Еще шла война

— Ну, как знаешь, — недовольным голосом сказала и поднялась. Сняла со стены фотографию, стерла с нее пыль ладонью и долго смотрела на улыбчивого вихрастого парня.

— Дурень ты, дурень, Никита, — промолвила, задумавшись, и слезы сами собой полились из ее глаз. Словно испугавшись их, она быстро вытерла пальцами глаза, повернулась спиной к Королеву и долго пристраивала фотокарточку на стене. А когда обернулась, лицо ее было по-прежнему замкнуто-спокойным, только глаза блестели. Села на свое место, сказала:

— Деток моих, Сережа, пристрой, не забудь. А то я могу надолго уехать.

— Куда тебе ехать? — удивился Королев.

Она помолчала, как будто не знала, что ответить.

— На фронт поеду, — нашлась вдруг. — Женщины на войне тоже нужны. Зенитчицей выучусь или снайпером…

С улицы донеслись детские голоса. Аграфена проворно упрятала под кровать бутылку, отодвинула в сторону стаканы.

В землянку ворвались два мальчугана лет по шести, удивительно похожие друг на друга, темноголовые, остриженные под бокс, с карими, как у матери, глазами. Припухлые губы и задорно вздернутые, с круглыми ямочками подбородки малышей напоминали Королеву их родителя. На мальчиках были одинаковые осенние костюмчики из китайки (Сергей вспомнил: недавно такие выдавали в магазине по талонам) и одинаковые ботинки на резине, тоже выданные по талонам.

Мать обняла детей, расцеловала.

— Где мотались? Небось опять в посадке? — спрашивала она ласково и строго. — Я же наказывала, чтоб туда не ходили, там поезда теперь ездят.

Дети приумолкли, насупились. Один из них, не поднимая головы, буркнул:

— Мамка, ты опять…

— Что — опять? Петя, сынок? — встревожилась она.

А другой просяще посмотрел на Королева, проговорил:

— Дядя Сережа, скажите, чтоб мамка не пила, ну скажите.

Королев смутился, не зная, что ответить. Мать тоже смутилась и, чтоб сын не заметил перемены в ее лице, прижала его к себе.

— Ну какой же глупенький, — говорила она. — Мы с дядей Сережей на радостях по рюмочке выпили. Папка должен скоро приехать…

— Это правда, дядя Сережа? — уставились на него близнецы.

Агата соврала, чтобы оправдаться перед детьми, а Королев, не желая ее подводить, сказал:

— Может и приехать. Сейчас многих горняков отпускают, чтоб шахты восстанавливали.

— Наш папка шахтер, — с гордостью сказал Петя, — он на врубовке ездил.

— И рекорды выдавал, — в тон ему вставил брат.

Пришла Анастасия Волк — молодая девушка, одетая по-мужски, в косоворотке, заправленной в парусиновые брюки, запятнанные присохшей известью.

— Бригадирша велела передать, чтоб вы в ночь выходили на работу, — сказала она Аграфене, — тетка Федора захворала.

— Ладно, — сказала Агата, даже не взглянув на нее. — Накорми деток, а я нашего парторга провожу.

Когда вышли из землянки, Королев глубоко вздохнул, но не почувствовал облегчения. То, что он узнал и пережил за короткое время, находясь один на один с Аграфеной, было для него неожиданным, взволновало и насторожило. Что-то надо предпринимать, иначе все закончится непоправимым. У него пока что была единственная надежда — это ответ Никиты. Королев верил, что его письмо заставит Пушкарева изменить свое мнение о жене и он непременно напишет ей извинительное письмо.

Когда вышли на улицу, Агата придержала Королева за локоть:

— Спасибо, Сережа, что не забыл, заглянул. — Глаза ее все еще блестели от выпитого. — Об одном тебя прошу: про мальчиков моих не забудь. В детском доме им лучше будет, чем со мной.

Королев еще раз успокоил ее, пообещав, что все будет сделано как надо, и поинтересовался:

— Ты куда сейчас направляешься?

Агата немного смешалась.

— К подруге загляну, не всегда же быть одной.

Королев ничего ей не сказал, но догадался, что ни к какой подруге она не пойдет, а скорее всего подастся к самогонщице, которую Анастасия Волк «ни за что не разоблачит».

Все последующие дни Королев не забывал о Пушкаревой. Часто приходил на строительство детского дома. Агата, как и всегда, была молчалива, замкнута, поглощена работой. От Никиты письма все не было.

И вот однажды, когда он сидел один в своем кабинете, зашел письмоносец.

— Ну, ну, Максимыч, выкладывай, что хорошее принес, — от радостного нетерпения он даже вышел из-за стола навстречу желанному гостю. Почтальон порылся в своей объемистой брезентовой сумке, вздохнул и печально пошутил:

— К сожалению, парторг, тебе пока еще пишут. А вообще радостного мало, — он снова порылся в сумке и опять же ничего не извлек из нее. — Сегодня прилетело два письма, — глядя поверх очков на Королева, говорил Максимыч, — одно вручил, а второе не смог, сил не хватило. Ей-ей не брешу. Раз пять подходил к двери. За щеколду брался и обратно уходил. А теперь вот к тебе пожаловал — советуй, как быть, парторг: вручать или подождать?

— А кому второе письмо?

Максимыч опасливо огляделся, нет ли кого постороннего, и вполголоса проговорил:

— Аграфене Пушкаревой.

Королев как стоял, так и окаменел на месте. Чтоб Никита был убит да еще в такое время, когда его жизнь нужна была не только ему одному, показалось чудовищным и невероятным.