Еще шла война

После этого случая Галактион днями никуда не выходил, чувствуя себя совсем разбитым. Его оскорбленную душу когтила нестерпимая обида. На что немцы, у которых рукоприкладство — дело простое, даже, можно сказать, законное, и те никогда пальцем не коснулись его, Бурлака. Пожаловаться на Горбатюка он был не в силах. Но чувство мести все росло. Оставался единственный, не раз испытанный способ, всегда приносивший душевное успокоение, даже радость — скрытый донос. От него Бурлак никакой материальной выгоды не имел. Но что значила любая выгода по сравнению с теми переживаниями, когда видишь, как твой обидчик корчится на медленном огне, неизвестно кем и в какую минуту зажженном. Ему не забыть, как бывшая телефонистка Аграфена Пушкарева принародно обозвала его немецким прихвостнем и сквалыгой. В отместку она вскоре получила роковое письмо от мужа и накинула на себя петлю-удавку. И то, что она случайно осталась в живых, только продлило его, Бурлака, удовольствие. Теперь он с наслаждением наблюдал, как эта языкастая бабенка пристрастилась к спиртному, извивается в муках на его, Галактиона, мстительном огне.

Перед тем как приняться за донос, Бурлак припомнил все мелкие обиды, и не только свои, но и чужие. Он с великим старанием собирал все, что говорили о Горбатюке. Так до него дошло, что во время атак Горбатюк был ранен, остался на ничейной полосе и чуть было не угодил к немцам. Хорошенько поразмыслив, Бурлак написал на своего обидчика не одно, а несколько писем, как будто из разных мест и от разных лиц и отослал в адрес органов безопасности. Письма были написаны с, добросовестностью озлобленного человека, и в них в один голос говорилось, что Горбатюк во время атаки на нейтральной полосе не оставался, а добровольно сдался фашистам. Те его соответствующим образом сагитировали и отпустили.

Отправив письма, Бурлак уже не чувствовал себя разбитым и одиноким. Он сам вдохнул в собственную жизнь благотворную, обновляющую все его существо, силу. Она приятно кружила голову, сладко томила душу ожиданием.

С наступлением темноты он закрывался на глухие ставни, надежно запирал дверь на железный засов, зажигал керосиновую лампу и целиком отдавался самому себе. В такие минуты Галактион чувствовал себя ни от кого не зависимым и жил, пусть ничтожно маленьким, но своим, дорогим его сердцу мирком. Вынув из сундука цветистый халат, торжественно облачался в него, подходил к зеркалу, приглаживал жидкие волосы-паутинки и потом долго расхаживал по комнате в тапках, подбитых лисьим мехом, предаваясь грезам, одолевавшим его умишко.

У Галактионова халата была своя предыстория, своя особенная жизнь, как и у любой красивой вещи, побывавшей не в одних руках. Бурлак приобрел его на рынке перед эвакуацией горожан в далекие тылы. В те дни базар кишмя кишел народом. Люди толкались, сбивались в кучи, глазели на редкие вещи. Продавалось все, что нельзя было увезти с собой — ценное и не представлявшее особенной ценности.

Бурлак впервые увидел такое разнокрасочное царство одежды и всевозможных домашних предметов. Всего несколько дней назад все это жило в квартирах, скрытых от посторонних глаз, ходило, двигалось по улицам, в театре и клубах; разноцветно играло и казалось обычным в общей пестроте. Теперь же, собранное вместе, представляло необыкновенное зрелище.

В самом конце торгового ряда Бурлак заметил одиноко стоявшего человека в красивом мягком халате. «Продает или просто вырядился? — подумал он. — Халат ведь не для улицы, чудак, для дома, для удовольствия…» Только он так подумал, как чудак поманил его пальцем.

Галактион подошел.

— Продаю, купи, — сказал чудак и отвернул запашистую полу халата. Шелковая, небесного цвета, подкладка в мгновенье заворожила глаза. Бурлак подумал, что такая дорогая вещь ему ни к чему и, наверно, не по его карману. Но все же поинтересовался, делая вид, что шутит:

— Никак царский халатик, а?

Но чудак сказал вполне серьезно:

— Не угадал. Генеральский. Только теперь он генералу без надобности, воюет. А для войны такая роскошь не по фасону.

Галактион для интереса приценился. К его удивлению, чудак запросил совсем не дорого. Галактион постепенно соблазнился, стал торговаться. Чудак сбавил цену до ничтожно малой, и Бурлак купил халат. Свернул в жмут, сунул в мешок, без которого не появлялся в городе, и опять пошел бродить по базару. У него все больше разгоралась страсть к редким, неожиданно потерявшим цену вещам. Денег ему не было жалко. Знал, что при немцах они утратят свое достоинство, если вообще будут в ходу. И он приобрел еще кое-что из барахлишка.

Когда приценивался к меховой шубе, уже бывшей в носке, но еще добротной, кто-то, едко посмеиваясь, заметил:

— Что, дядька, небось зимовать с немцами собираешься?

Бурлак даже не обернулся на голос и не оторвал глаз от шубы, но не смолчал. Нельзя было поддаваться на удочку.