Еще шла война

— Да потому, — настойчиво перебил ее Королев, — что вы женщина, к тому же руководитель, пользуетесь уважением. К женскому сердцу у вас дорога самая близкая. Будь на месте Пушкаревой парень, я бы знал, как к нему подойти. А что иногда получается у меня? Возьмем, к примеру, ту же Ломову. Когда с ней случилась беда, я догадался, что она сознательно решилась на самоубийство, но какая тому причина — толком не знал. Когда ее отходили, она снова, как вы знаете, пошла работать сцепщицей, но уже не было прежней, старательной, жизнерадостной Тони. Я несколько раз пытался поговорить с ней, даже подослал к ней нашего комсомольского секретаря — молчит, как в рот воды набрала. А вижу, все равно она не жилец в шахте. Так и случилось. Пришла как-то ко мне и говорит: помогите перейти на другую работу. А почему, говорю, не к начальнику шахты пришла с этим вопросом? Ходила, отвечает, только Шугай и слушать не захотел, лается, нарушительницей техники безопасности обозвал. Я пообещал ей помочь и стал осторожно расспрашивать в чем дело, что происходит в ее душе. Замкнулась — и ни в какую. Я все же уломал Шугая, и он послал ее работать терриконщицей. Потом только узнал от «осведомителей», — подчеркнуто выговорил он, — что у Ломовой несчастная любовь, да было уже поздно. Мы с Шугаем, сами того не подозревая, отдали девушку в руки Аграфены Пушкаревой. А поговори, скажем, вы с ней, убежден, что Тоня открылась бы вам, как женщине, как матери, как старшему товарищу, и жизненная стежка у нее, возможно, не оказалась бы такой запутанной…

Говоря, Королев испытующе всматривался в ее лицо. Эта его привычка всматриваться в собеседника всегда смущала Круглову. Она не выдержала, сделала вид, будто не придает значения его словам, по-домашнему просто сказала:

— Плита не горит, а сами сидите в ватнике, в шапке.

Поднялась, открыла дверцу в печке, спросила, не оборачиваясь:

— Спички есть?

— Не надо растапливать, Татьяна Григорьевна, все равно пора домой.

III

Арина Федоровна против обыкновения молча встретила своих, как она называла всех в доме. Поставила на стол тарелки с супом и села в сторонке, непривычно тихая и сосредоточенная. Сергей знал, да и Татьяна уже привыкла к тому, что, если мать замкнулась, молчит, лучше уж и самим молчать. Придет время, скажет, что у нее накопилось на сердце.

Утром Сергей поднялся раньше всех. Мать, чтобы никто не слышал, спросила:

— Ты куда пойдешь, в партком или на шахту?

Сергей слегка повел плечами: он еще не решил, куда ему идти.

— Иди в партком, — настойчиво посоветовала она, — управлюсь, подойду. Поговорить надо.

Окна в парткоме обледенели. Королев стал растапливать плиту. Засыпав углем охваченные пламенем полешницы, взялся за веник. Сергей всегда сам убирал кабинет. По обыкновению, делал это вечером, перед тем как идти домой. Вчера установленный им порядок нарушила неожиданным своим посещением Круглова: не станешь же мести пол при ней. Торопился навести порядок еще и потому, что с минуты на минуту должна прийти мать.

Королев невольно уловил себя на том, что он, как и в детстве, испытывал чувство сыновней робости и какой-то постоянно живущей в нем вины перед ней. О чем она решила с ним поговорить? Судя по тому, как вчера промолчала весь вечер, догадывался, что разговор предстоит серьезный.

В коридоре кто-то зашаркал веником, обметая ноги. В комнату проворно, чтоб не напустить холоду, вошла Арина Федоровна.

— Да у тебя совсем как в баньке, — довольная, сказала она, быстрым взглядом окинув комнату.

— А чего б и не так, мама, уголек государственный, даровой, — сказал Сергей. Мать поняла, что сын шутит насчет дарового угля, промолчала. Заглянула в плиту, кинула туда лопату угля, ткнула кочергой в поддувало и нахмурилась.

Она не раз бывала в парткоме на разных совещаниях и всегда внимательно рассматривала комнату так, будто попала сюда впервые. Мать некоторое время ходила по комнате своим легким неслышным шагом и ни о чем серьезном не говорила, будто мимоходом забежала, чтобы отогреться и сейчас же уйти.

Зазвонил телефон. Королев взял трубку. Арина Федоровна задержалась у стола, притихла, будто хотела подслушать разговор. Звонил Шугай, просил зайти к нему.

— Сейчас занят. Освобожусь — зайду, — сказал Королев.

— Шугай звонил? — спросила мать, как только Сергей положил трубку, — небось новое наступление на баб придумал. — В голосе ее прозвучали сердитые нотки.

— Что-то новое, а что — не сказал, — ответил Сергей. — Да ты садись, чего ходишь.

— Слава богу, догадался-таки, — без обиды, просто сказала она, — наверно, всех своих посетителей на такой манер принимаешь. Вижу — стулья не особенно просижены, — и села рядом. Королев, с трудом борясь со смущением, молчал, перелистывая подколотые в папке бумаги.

— Нехорошие балачки ходят, парторг, — помолчав, сказала она, стараясь поймать взгляд сына, и, поймав, добавила: — Люди смеются: «Наш парторг ходит Аграфену от самогонки врачевать, только после его навещаний она уже не пьет в одиночку и других спаивает»…

— И ты поверила?