Еще вчера. Часть вторая. В черной шинели

Моряки из команды электрохода говорят, что нас треплет шторм в 11 баллов. Жизнь на корабле существует только на ходовых постах – на мостике и у машин. Остальной народ, свободный от вахты, отлеживается, даже в столовую не ходит. О нас, пассажирах, и говорить не приходится. Мой Капитоныч лежит трупом на верхней койке. Жив ли? Когда я пытаюсь растолкать его, – только мычит. И то, слава Богу: жив! Лева Сорокин исчез вообще. Расспрашиваю ребят из команды: никто его не видел. Наконец, кто-то из камбузной команды говорит, что он, кажется, лежит возле двери холодильной камеры, расположенной глубоко в трюме. Пробираюсь туда. Действительно: Лева без признаков жизни лежит прямо на полу узкого коридора у дверей холодильной камеры. Расталкиваю его, зову в каюту. Лева з-заикаясь говорит, что здесь ему лучше. Действительно, здесь болтает меньше. Каждое живое существо на корабле описывает в пространстве некую замысловатую фигуру, похожую на спираль из восьмерок. Здесь в низкой точке средней части судна эта восьмерка имеет несколько меньшие размеры. Я оставляю Сорокина «наслаждаться» покоем. По лестницам и коридорам, где меня бросает от стенки до стенки, пробираюсь в свою каюту. Качка меня не берет: меня не выворачивает наружу, как от черной икры, я даже хожу в столовую, где сейчас могут глотать пищу всего несколько человек. Просто тяжелая голова.

Старый анекдот о морской болезни. Судно немилосердно раскачивает и треплет жестокий шторм. Пассажиры ведут себя по-разному. Поляк взывает к пану Езусу и деве Марии, еврей – к матери, немец – к Луизе, англичанин бреется, надевает фрак и открывает флягу с ромом, русский загибает трехэтажным. Украинец терпит молча, затем пробирается на мостик и говорит: «Пане капітане! Зупиніть, будьте ласкаві, Ваш параход, краще я пішки піду!»

В каюте стоит невыносимая жара: к паровому радиатору под иллюминатором не дотронуться: вентиль его «не держит». Чтобы не погибнуть от теплового удара в Арктике, хочется открыть прямоугольник иллюминатора, но сюда, до третьего этажа надстройки, доходят волны и захлестывают каюту. В перерывах между волнами вглядываюсь в закрытый входной трап трюма, где находятся мои матросы. Меня просто гложет тревога за моих ребят. Из трюма еще никто не показывался. Нос судна – самое «раскачиваемое» место: амплитуда «восьмерки» – десятки метров. Прикидываю дорогу к входному трапу: это метров двадцать палубы, заставленной обледенелой техникой, которую периодически накрывает волна. Нет, в трюм не пройти: ухватиться не за что, и меня просто смоет за борт…

Несколько часов я вглядываюсь в картину палубы, хорошо видимую с каюты в перерывах между волнами. Кратчайший путь недоступен, но окольный – возможен. Если добежать до трактора возле мачты, то там можно переждать одну волну, хотя и по колени в воде. Пока придет следующая волна, можно добежать до входа в трюм.

Помощи от своих офицеров мне ждать не приходится: все лежат живыми (пока) трупами. К командованию судна я тоже обратиться не могу: мне просто запретят выход на палубу…

Готовлюсь в одиночестве. На самые уши напяливаю фуражку, наглухо застегиваю спецпошив, надеваю кожаные перчатки. Приоткрываю дверь из надстройки на палубу и начинаю понимать, что без всякой волны меня может сдуть ветер, который я не учитывал из окна каюты…

Ну, будь что будет. Не утонет человек, которому суждено быть повешенному. Подкрепив себя такой «молитвой», сразу после волны выскакиваю на палубу и несусь к намеченной точке, где можно переждать. Волна накрывает палубу, но меня защищает тяжелый трактор. Стою по колени в ледяной каше, пережидаю. Входной трап с трюмом почти рядом. Раздвигаю брезент, открываю и закрываю за собой тяжелую дверь, спускаюсь по трапу в тускло освещенный трюм.

Невыносимый смрад просто забивает дыхание. Две сотни человек лежат на скользких от блевотины досках пола. Несколько ведер, предназначенных для сбора бывшей пищи, опрокинуты. Пол под ногами вздыбливается и летит вверх, прижимая к себе тяжелое тело. В верхней точке подъема пол накреняется все больше, и тела солдат вместе с ведрами скатываются к одному борту. Затем наступает невесомость падения, когда все внутренности поднимаются к горлу. Опять крен, перекатывание тел к другому борту и очередной взлет к невидимым небесам замкнутого пространства, наполненного полумертвыми людьми и невообразимым запахом. Именно запах пытается вытолкнуть из меня проглоченную накануне пищу…