ЭСИД - машина по проверке лойяльности

— Вас никто не спрашивает, где вы работаете... Итак, вы не желаете признаваться? Отлично. — Человек за письменным столом нажал кнопку звонка. В комнату ввалился стражник, который доставил сюда профессора.

— На допрос! — приказал ему мужчина в очках.

Не прошло и нескольких секунд, как Кольмана, бледного, словно полотно, втолкнули в маленькую кабину.

— Эсид! — изумленно пробормотал он.

Дверца захлопнулась, и автоматический рычаг Эсида толкнул его на пробковый стул. В темноте загорелась надпись:

«Тебе будут задаваться вопросы. Ты должен отвечать на них честно, ничего не скрывая. Если ты начнешь лгать, будешь наказан. Если станешь говорить правду, получишь награду».

Затрещал включенный репродуктор, в кабине стало немного светлее, и машина начала задавать вопросы.

Кольман отвечал, стараясь превозмочь дрожание голоса, так как знал, что за это засчитывается один отрицательный пункт.

— Читаешь ли ты газеты? — спросил Эсид.

— Да, — ответил профессор.

— Есть ли у тебя дома фотографии бородатых людей?

— Нет, нет!

— Что ты любишь больше всего?

— Бизнес.

Вплоть до этого вопроса все шло прекрасно. Профессор успокоился и испытывал даже некоторое удовольствие от этого молниеносного поединка. Кольман вовсе и не думал говорить правды, так как помнил, за какие ответы Эсид засчитывает наибольшее количество положительных пунктов. Но вот быстрый поток вопросов и ответов был нарушен Эсидом:

— Где ты был 27 октября в 23 часа 35 минут вечера?

— Я... я должен заглянуть в свою записную книжку, — пробормотал Кольман, стараясь дотянуться рукой до кармана. Обтянутые резиной стальные кольца, плотно облегавшие руки профессора, помешали ему это сделать.

— Говори, где ты был 27 октября в 23 часа 35 минут вечера? — повторила машина низким басом, в котором зазвучали металлические ноты.

— Я... я не помню! — крикнул Кольман.

— Это было вчера. Не страдаешь ли ты рассеянностью?

— Нет!

— Что ты делал 27 октября в 23 часа 35 минут вечера?

— Я выступал с докладом...

— Дело вовсе не в этом. Не увиливай! — сказала машина басом, и Кольман почувствовал, что по телу у него побежали мурашки. — Твой доклад кончился задолго до этого времени. Ты разговаривал тогда в курительной комнате гостиницы «Империаль» с пятью мужчинами. Кто были эти люди?

— Да так... коллеги... ученые... инженеры...

— Не увиливай!.. Кем были они с политической точки зрения? Не были ли они красными?

— Нет, нет, нет!

— Откуда тебе известно, что нет? Значит, ты лжешь. Я должен тебя предостеречь. В следующий раз ты будешь наказан. О чем ты говорил с этими людьми?

— О тебе!

— Не увиливай. Что значит «о тебе»? О каком «тебе»? Говори, иначе ты будешь наказан.

— О го-спо-ди! — простонал Кольман и тут же подумал, что за это засчитывается шесть отрицательных пунктов, так как призывают господа лишь те, кто испытывает угрызения совести. — Я говорил с ними об Эсиде, то есть о тебе... о машине, предназначенной для проверки лойяльности...

— По какому праву ты рассказывал им о вещах, составляющих государственную тайну?

— Но ведь я... ведь я тебя создал! — с отчаянием крикнул Кольман, сознавая, что машина не поймет его слов.

— Ты произносишь фразы, лишенные всякого смысла. Не увиливай! О чем ты говорил с этими людьми 27 октября в 23 часа 35 минут вечера?

— Ведь я уже сказал, что о тебе!

— А о чем еще?

— Больше ни о чем. Ой!!! — завопил Кольман, стараясь вскочить со стула, так как тело его пронзила острая игла электрического тока. Но обтянутая резиной сталь рычагов крепко прижала его к стулу.

— Видишь, как плохо лгать? — назидательно сказала машина. — Говори правду, иначе ты снова будешь наказан. О чем ты говорил с пятью мужчинами 27 октября в 23 часа 35 минут вечера?

— Я... я не помню... — пробормотал Кольман.

— Почему ты не помнишь?

— Беседа наша была дружеской... Мы болтали о разных вещах, разных предметах... и пили вино...

— Не хочешь ли ты этим сказать, что был пьян и поэтому ничего не помнишь?

«Ссылкой на состояние опьянения я заработаю сразу семь отрицательных пунктов», — подумал Кольман и в отчаянии крикнул:

— Нет, я вовсе не был пьян!

— Так почему же ты не помнишь?

— Я испытываю чувство какой-то дистракции...

— Дистракция — «это значит рассеянность, не так ли?

— Ну да, но я... Ой!

— Не лги, — сказала машина, — ты видишь, как плохо лгать? Ты только что говорил, что не страдаешь рассеянностью. Не высказывал ли ты мнения, что следует ликвидировать Федеральное бюро расследований? Отвечай!

— Я... я говорил это, но не в подрывном смысле... а совсем наоборот...

— Что значит «совсем наоборот»?

— Я говорил, что со временем, когда всюду будут использоваться машины по проверке лойяльности, Федеральное бюро расследований будет... не очень необходимо...

— Значит, ты говорил, что Федеральное бюро расследований в будущем окажется не очень необходимо? Почему оно не будет необходимо? Быть может, потому, что в Америке тогда изменится социальный строй?

— Нет, нет! Строй в ней никогда не изменится!

— Ах, не изменится... — каким-то ласковым тоном повторила машина и вдруг спросила:

— Любишь ли ты птиц?

— Нет! — крикнул Кольман.

— Нравятся ли тебе голубые цветы?

— Нет!