Эскизы на фоне миражей. Писательские размышления об известном, малоизвестном и совсем неизвестном

После Ялтинской конференции, где определились многие «скрепы» послевоенного мира, сын Рузвельта, Элиот, прислал Сталину в подарок альбомы цветных (в ту пору очень редких для нас) фотографий, где были запечатлены в разных эпизодах «три богатыря»: Сталин, Рузвельт и Черчилль. Листая альбом, вождь обратил внимание, что на некоторых снимках за его спиной, сияя улыбкой, стоит невысокий военный. На одном из снимков – даже положив руки на спинку сталинского кресла…

– Кто это? – хмуро спросил вождь.

– Это маршал Худяков, – ответил генерал Власик, начальник охраны.

– А у нас что, протокол уже не соблюдается? – Сталин небрежно откинул альбом подальше от себя. Этот жест подвигнул ко многому…

Худякова в тайной Сухановской тюрьме допрашивал лично главный бериевский костолом Богдан Кобулов, восьмипудовый зверюга. Он и вышиб вместе с зубами маршала, что он – вовсе не Худяков, русский из Вольска, родом из семьи паровозного машиниста (так записано в анкетах), а сын армянского чувячника из Шушинского уезда Арменак Ханферянц. Этой тайны было достаточно, чтобы расстрелять маршала, доблестно сражавшегося ещё с Гражданской на стороне красных под именем Сергея Худякова, якобы приняв имя командира, павшего в бою…

О том, что в деле неким образом фигурируют фотографии с Ялтинской конференции, Исаков узнал случайно и посчитал долгом предупредить жену командующего, поскольку сам Кузнецов уже сидел на скамье в качестве подсудимого. Он позвонил Вере Николаевне, которую хорошо знал, и коротко, не вдаваясь в подробности и причинность, спросил:

– Вы мне доверяете?

– Конечно, Иван Степанович… Конечно! – взволнованно и торопливо повторила она. – Я вам верила и верю!

– Так вот, у вас есть фотографии с Крымской и Потсдамской конференций?.. Сожгите! Ничего не спрашивайте, а просто немедленно уничтожьте. До свидания!..

Вера Николаевна засуетилась, собрала все имеющиеся в доме альбомы, отобрала те, о которых говорил Исаков, по ходу, естественно, их рассматривала. Рассматривала и горевала. Ей, конечно, было жаль уничтожать снимки, где муж выглядит столь блистательно, в парадном мундире, на фоне крымских весенних пейзажей, среди людей, решавших актуальные мировые проблемы. Тем более что Николай Герасимович всегда не без гордости утверждал, что судьба подарила ему счастье участвовать в процессах послевоенного мироустройства, и в частности – создании Организации Объединённых Наций.

В конце концов, посетовав на превратности судьбы и даже всплакнув, Вера Николаевна фотографии не сожгла, а спрятала. Бедная и наивная женщина – если бы костоломы Абакумова стали что-то искать, достаточно было вложить хрупкие пальчики в дверной проём… Но до этого дело не дошло. Судя по всему, Исаков просто не знал в подробностях, почему в деле Худякова фигурировали снимки с Ялтинской конференции. Слышал что-то, но толком не знал… И слава Богу!

Но отпечаток на отношениях, точнее, осадок остался. Когда всё пронесло, и никто не явился с обыском, а тем более – не использовал ялтинские фотоальбомы против её мужа, Вера Николаевна решила предупреждение Исакова протрактовать как некие закулисные происки, осознанно вносящие разлад в их семью. А дальше всё пошло-поехало с учётом этих и других подобных предположений, на которые часто горазды любящие жёны, ищущие истоки невзгод совсем не там, где они возникают.

Вера Николаевна решила, что Исаков воспользовался моментом, чтобы ещё больше досадить мужу в роковой период его жизни. Почему? Ответить толком не могла, но мысль лелеяла и повторила потом не раз, рассказав даже адмиралу Чернавину в подробностях и лицах историю с фотографиями. Ситуацию усугубило и то, что мало предсказуемый Хрущёв вдруг принял решение вернуть Исакова на военную службу и тут же назначил его на должность начальника Главного штаба, а затем и заместителя командующего ВМФ.

Вот такая метаморфоза! Она, безусловно, наложила отпечаток на личные отношения двух выдающихся флотоводцев. Будучи людьми высокоинтеллигентными, к тому же связанными долгими годами совместной службы, они, конечно, не позволяли в отношении друг друга худого слова, но и хороших определений сторонились.

Николай Герасимович остаток жизни посвятил литературному труду, написав обширные тома о становлении и заслугах советского военного флота, подробно коснувшись сотни имён, но если на страницу попадал Исаков, то всегда как-то мимоходом, даже без малого упоминания о тяжелейшем ранении. Видимо, неизбывная обида всё-таки водила пером. В чём же она? Я думаю, в несправедливом отношении к нему сначала Сталина, а потом и Хрущёва.

В отличие от Исакова, Николай Герасимович никогда не был царским офицером, более того, происхождением из той самой лапотной среды, что ценилась тогда превыше всего, но сердце вождя он этим так и не растопил. Может быть, виновато его упрямство, когда речь заходила о проблемах флота, которые он постоянно обострял, невзирая на лица. Однажды Сталин даже бросил вроде шутливо:

– Почему, Кузнецов, ты всё время ругаешься со мной? Ведь органы уже давно просят у меня разрешения тобой заняться…