Эскортница по поручительству

– Что? Тебе жаль? Я уже слышала, – на удивление, мой голос звучал твердо и решительно, в то время, когда из глаз вытекал водопад.

– Я впервые в жизни прошу у кого-то прощения, – зарычал Игорь, не выдержав. – И это только потому, что признаю свою вину и раскаиваюсь. Да, я дохрена натворил, и каждую секунду жалею об этом. Но, Маш, я, правда, не хотел, чтоб так вышло. Пытался исправить, было слишком поздно. Я опоздал… Приехал, когда ты уже была без сознания…

– Значит, это ты отвез меня в больницу? – а я-то думала, работники сауны вызвали скорую. – Значит, ты видел, в каком я была состоянии? Так вот пусть эта картина вечно стоит у тебя перед глазами!

– Стоит! – гаркнул Шувалов, и я вздрогнула. – Стоит закрыть глаза – и я вижу твое окровавленное тело! Вижу ребенка, которого убил…

– Не смей говорить о нем, – всхлипнула, ударив его в плечо. – Никогда, слышишь! Ты не имеешь права! Ты…

– Скажи, что мне сделать? – он схватил меня за локти и остановил, не давая уйти. – Как все исправить?

– Никак, – ответила я дрожащим голосом, вся моя стойкость испарилась вмиг, даже ненависть не помогала больше быть сильной. – Я хочу, чтобы у тебя там все горело, – вырвала руку и ударила кулаком ему в грудь. – Пылало как в аду! Чтобы ни секунды не было покоя, чтобы душа выгорела дотла и сердце превратилось в пепел. Тогда, возможно, ты почувствуешь малость того, что чувствую я!

– Неужели у меня нет шанса…

– Шанса? – воскликнула я, желая свернуться пополам и рыдать в голос. – Ты можешь вернуть две жизни, которые у меня забрал? Нет! И я никогда не смогу тебя простить! Никогда не смогу смотреть тебе в глаза без ненависти. Самое лучшее, что ты можешь сделать, – это оставить меня в покое!

– А если не оставлю? – спросил Игорь, сам не понимая, что до боли сжимает мою руку. Но эта боль была так, прикосновение перышка снаружи, потому что внутри каждую секунду взрывались тысячи атомных бомб.

– Оставишь, – уверенно заявила я. – Иначе будет только хуже!

51 глава

Целый месяц прошел со дня смерти бабушки. Месяц нескончаемых мучений и ада на земле. Месяц моего добровольного заточения. Я так и не смогла заставить себя выйти на работу. Наташа сказала, что мне там сначала ставили больничный, а потом отпуск за свой счет. Но даже если б уволили, я бы не особо расстроилась. Жизнь будто окрасилась в серый цвет и потеряла всякий смысл. Подруга приходила несколько раз, но я не хотела ее видеть. На вопрос, знала ли она о смерти бабушки, когда навещала меня в больнице, Наташа, опустив глаза, прошептала: "Знала". Единственная подруга и ударила по самому больному. Видела, как я тогда изводилась, и солгала. Ложь словно густой туман окутывала меня повсюду. Я хотела оградить себя от этого, от двуличных людей с маской добродетелей. От боли, которую могут принести окружающие, от существования, которое приходится волочить, чтобы выжить. Да, именно выжить, потому что для меня это было именно так. Только зачем такая жизнь? Когда жить не для кого?

Я сидела в своей квартире, смотрела часами старые фотографии и плакала, глядя на лица родных. Болезненное понимание того, что я осталась одна в этом огромном жестоком мире, давило, отнимая желание дышать. Я не хотела ничего: ни есть, ни спать, ни чувствовать. Хотела превратиться в ледяную глыбу и больше не страдать. Порой, лежа на диване и глядя, не моргая, в потолок, я слышала шаги в коридоре и на кухне. И мозг словно забывал о том, что бабушка умерла, отдавал сигнал бежать ей навстречу. Но там меня ждала лишь пустота… Пустая, холодная квартира…

Игорь так и не оставил меня в покое. Он приходил каждый день, звонил в звонок, а потом стоял по полчаса у двери. Я видела его в глазок, но так ни разу и не открыла. Опускалась на пол и ждала, когда снаружи раздадутся его удаляющиеся шаги. Мне казалось, он знает, что я за дверью. Знает, что я слушаю его дыхание и сама не дышу. Знает, что смотрю на него. Но прекрасно понимает, что никогда не прощу.

Он больше не был прежним, или же так сильно его лицо искажало стекло глазка. Вся уверенность мужчины словно испарилась – осунулся и казался очень усталым. Я говорила себе – это потому, что он страдает, и повторяла: "Так ему и надо". Мне хотелось так думать, хотелось знать, что ему больно. Наверное, от этого я чувствовала какое-то мазохистское облегчение и справедливость. Шувалов сломал мою жизнь, отнял самое дорогое и должен за это ответить! Мое очерствевшее сердце не испытывало к нему жалости, лишь предательские слезы иногда катились по щекам. Он единственный, кто связывает меня с болезненным прошлым, вечное напоминание об аде, который пришлось пережить.