Эскортница по поручительству

Вторые сутки после того, как Шувалову сообщили об исчезновении Маши, он не находил себе места. Она сбежала из больницы. А чего Игорь ожидал? Надеялся, девушка будет сидеть там месяцами, пока он не наберется смелости, чтобы рассказать ей правду. Возможно, кто-то другой, но не Мария. Да и сам бы на ее месте мужчина поступил так же. И самое ужасное в этом было то, что она пропала. Игорь перевернул практически весь город, но не смог ее найти. Соседка Маши сказала, что девушка была не в себе после того, как узнала о смерти бабушки, и вроде бы направилась на кладбище. И оттуда ее след пропал. Он обзвонил все больницы, но человек с такой фамилией и именем никуда не поступал. Даже морги, от одной этой мысли его корежило, но и там пусто. Он не мог спать, есть, дышать, забил на работу и метался по городу, не в состоянии усидеть на месте. Спать Игорь давно перестал, после избиения Маши. Закрывая глаза, он видел лишь ее лицо в крови, и эти кошмары мучили, изводя изо дня в день. Шувалов бродил ночами по пустой квартире, пил по пять чашек кофе или напивался в попытках забыться. Но забытье наступало, лишь когда он засыпал пьяный. После пробуждения ад возвращался снова, да еще в придачу с головной болью. Он частично потерял связь с реальностью, забывал число, не обращал внимания на время. В какие-то моменты удавалось отвлекаться на работе, он загружал себя через край. Но теперь не спасало ничего, ему было жизненно необходимо найти Машу.

***

Неужели запас слез в человеке неиссякаем? Первые двое суток я плакала без остановки. После успокоительного немного осознала реальность и больше не позволяла себе рыдать в голос. Ночью смотрела на белую стену и чувствовала мокрую подушку под щекой. Наутро мои глаза болели, но все равно оставались влажными. Лишь на третий день они высохли вместе с моей душой. Все внутри словно покрылось льдом, и я больше не чувствовала себя живым человеком. Не ела и не хотела есть. Мне приносили в палату завтрак, ужин и обед, но в ту сторону даже смотреть не могла. Соседки подумывали, что я рехнулась, даже доктор оставил на те дни в покое и не требовал с меня данные и документы. Смогла представиться лишь на четвертый день, и врач с облегчением вздохнул, видимо решив, что мне уже лучше. Но лучше не было, я просто существовала.

Самым тяжелым было то, что со мной в палате на сохранении лежали беременные женщины. Их круглые животы неустанно напоминали мне о том, что я потеряла. Слушала краем уха счастливые разговоры про детей и чувствовала, как сердце трескается на мелкие осколки, которые не собрать, не склеить. Их навещали родственники, мужья, и они возвращались в палату, светясь от радости, а для меня это было как топором по голове. Я не завидовала… Наверное… Ведь так нельзя, но точно проклинала свою долбанную жизнь. Я ни с кем не общалась, даже когда со мной пытались заговорить, молчала. В итоге вообще забыла, что такое речь. Понимала – никто не виноват в моих бедах. Да я и никого не винила, кроме Игоря и себя. Но не хотела быть частью этой светлой и счастливой жизни.

Черное небо без единой звезды, из-за темной тяжелой тучи виднеется обруч света от тусклой луны. Я смотрела вверх, ощущая, как свежий воздух холодит лицо. Вся больница спала, но мне, как всегда, не удалось сомкнуть глаз. Как привидение бродила по коридорам, пока не остановилась в лестничном проеме у открытого окна. Посмотрела вниз – невысоко, этаж четвертый или пятый. Фонари освещают пустые улицы, где-то вдали слышится лай собак. А внутри меня ничего, пустота – огромная, бездонная до боли. Мне не хотелось ничего: ни смотреть, ни дышать, ни жить. Разучилась, да и не ради кого больше. Высунулась сильнее в окно и наполнила легкие свежим воздухом, но ощущение, будто дышу густым дымом, хочется прокашляться.

– Заболеешь, дочка, – раздался рядом знакомый голос. Повернула голову и увидела пожилую санитарку, которая изо дня в день приносит мне еду.

– Хуже не будет, – ответила я, отодвинувшись немного от окна.

– Не держи в голове плохие мысли, – произнесла женщина, глядя на меня добрыми глазами, так напоминающими бабушкины. – Плохие мысли всегда притягивают беду. Не задумала ли ты чего недоброго?

– Не задумала, – помотала отрицательно головой. – Только жить не хочу и умереть не могу.

– Ох, не гневи Бога такими словами. Молодая еще, вся жизнь впереди.

– Какая это жизнь? Ничего не осталось… Никого…

– Глупая, сердце у тебя осталось и душа, вот и береги их, – произнесла санитарка так уверенно, будто знала, о чем говорит. – Завтра выпишут тебя, а дома и стены лечат.

– Нет, не лечат, никто дома больше не ждет, – ответила дрогнувшим голосом, и слезы покатились по щекам.

– Поплачь, девочка, поплачь. Слезы, они как вода – все плохое смывают.

– Если бы… – сколько этой воды из меня вытекло, а легче ни капли не стало.