«Если», 2003 № 11

— Мне привычней в таких случаях замахнуться и ударить, — прохрипел он сипло. — Но сейчас лучше вспороть ее ножом. Дай-ка его сюда!.. Ну ладно, давай, говорю!..

Но Тано стоял, словно парализованный, и лишь отрицательно мотал головой.

— Ага! Не смеешь! — все так же наклонившись, Сам, пыхтя, копался во внутренностях флегмады.

А она тряслась, учащенно пульсируя — стремилась закрыться…

— Оставь ее, — неожиданно для самого себя прокричал Тано.

Он в два прыжка очутился возле Сама, схватил его сзади за рубаху. Сам выпрямился, повернулся лицом к нему… И Тано увидел, что глаза старика полны слез. Они стекали по жирным, одутловатым щекам.

— Вот, возьми, — Сам устало, по-стариковски наклонил голову и подал Тано топор. — Возьми его, если думаешь, что я могу тебя зарубить. Но дай мне нож. Ты должен узнать…

Тано не взял топор, и он упал между ними. Сам отбросил его в сторону, протянул руку к его ремню, схватил нож за ручку и осторожно вытащил.

— О Боже! Какой острый, — промямлил он распухшим языком. — Острый и… ясный! Не таит загадок, не порождает вопросов. Создан, чтобы резать, и только. Резать, покуда есть кому им орудовать.

Губы у него распухли и побелели, его знобило, даже зубы постукивали. Их взгляды встретились. Глаза Сама — уже совсем сухие, словно намеревались пробуравить его глаза своим блеском. Сине-серые глаза с коричневатыми крапинками на радужке… с коричневатыми… В состоянии неодолимого оцепенения Тано с жадностью вглядывался в эти странные знакомые глаза. И ему казалось, что, несмотря на их мрачный блеск, несмотря на их сухость и леденящую проницательность, где-то глубоко внутри тлеет что-то очень доброжелательное. Сочувственное…

— Сам… Зачем, Сам…

— Тихо, тихо!

Сам поймал его за руку и повернул лицом к флегмаде. Пальцы его были холодными и скользкими.

— Так, стой так, Тано.

Нож мутно сверкнул, глубоко утонул в плоти все еще трясущейся флегмады, потом пополз вверх, рассекая ее с едва уловимым чавканьем. Из нее брызнула густая желтоватая жидкость, пульсации достигли бешеной скорости. И…

Бледное человеческое тело шлепнулось в месиво.

Тано не пошевелился, не вздрогнул, не издал ни звука. Скованный каким-то кошмарным видением, он смотрел на голую грудь мужчины, который словно прилег вздремнуть у его ног. Там, на коже, Сам нечаянно сделал ножом легкую царапину. И из царапины каплями стекала кровь.

— Ну, Тано? — Сам потряс его за плечо. — Ты понял наконец, что они собой представляют? Жалкие безмозглые организмы, среди рефлексов которых невесть каким образом появился и этот: красть чужие образы и воспроизводить их!

— Он жив, — ошеломленно пробормотал Тано. — Смотри… у него кровь…

— «У него»? — с иронией поднял брови Сам. — Да это всего лишь человеческое тело и ничего, ничегошеньки больше. Флегмады могут копировать ткани, кости, органы, все до мелочей, каждую клеточку в строгом порядке. Но они не могут копировать души!

Внезапно покрывшись потом, Тано присел возле мужчины. Прикоснулся к нему — теплый! И сердце… Оно билось спокойно, ритмично. Грудь поднималась и опускалась… Если бы его глаза не были широко открыты, он походил бы на спящего. И еще: эти стеклянные, с отсутствующим выражением глаза моргали. Свет их раздражал…

— Живой… — повторил Тано.

— Ну да, если считать, что человек ничем не отличается от медузы.

— Замолчи, ради Бога!

— …Или, если точнее, — невозмутимо продолжал Сам, — как флегмада, которая его воспроизвела. Причем с двумя существенными недостатками, ибо, в отличие от нее, этот организм не способен ни есть, ни двигаться.

Тано присмотрелся к неестественно размытым, лишенным всякого выражения чертам лица.

— И если его так оставить, — не переставал монотонно звучать голос Сама, — он будет лежать здесь — дышать, моргать, а ночью зрачки у него будут расширяться… и это все. Он не испытывает боли, жажды, холода, не реагирует на внешние импульсы. У него нет души, духа, сознания — как угодно это назови. Он просто будет лежать, пока не перестанет биться сердце. А оно перестанет биться очень нескоро: они живут по месяцу и больше.

Эти черты — волевой угловатый подбородок, одна бровь чуть больше изогнута, чем другая, и довольно длинный нос… «Нос у меня длинный, поэтому у меня есть нюх, Тано», — шутил он иногда…

— Алекс!.. Александр Ковальский.

— Узнал! — неожиданно рассмеялся Сам. — Однако стоит сделать одно исключительно важное уточнение: перед тобой всего лишь тело вашего штурмана Александра Ковальского. Причем не в оригинале.

— О Господи! Алекс! — Тано схватил теплые, тяжелые, бесчувственные руки. — Алекс, дружище!

— Ты не сможешь его «разбудить», Тано. Потому что он не спит. По существу, его вообще здесь нет! А этого, — Сам пренебрежительно потыкал тело носком ботинка, — этого тут навалом.

— Что?!