«Если», 2003 № 11

И вот… Да, оно! Остановившись перед флегмадой, он залюбовался столь идеально воссозданным и таким знакомым ему телом. Оно переливалось в белом свете струящегося изнутри сияния, оно обладало широкими и сильными плечами, было высоким, стройным и мужественным. Молодое тело. Такое же, как у него. Сейчас. Или, может быть, моложе? И красивее. Без уродливого шрама, оставшегося на бедре с детства, без едва заметной сутулости плеч со времен студенчества. Без нескольких морщинок на лбу, без первого седого волоса, без… Без всех тех пока незначительных изменений — лишь легкие штрихи, которые жизнь мало-помалу будет накладывать на его облик, меняя до неузнаваемости с присущей ей жестокостью… Да, мужчина там, внутри, выглядел так, как выглядел бы Тано, если бы не прожил свои двадцать пять лет. Если бы просто пребывал в некоей спокойной и кротко прозябающей утробе, и сам бы точно так же прозябал, не зная ни тревог, ни сомнений, ни любви, ни ненависти — всего, что делает человека дряхлым старцем.

И Тано на миг почувствовал зависть к своему двойнику, лишенному бытия. Его душу пронзил странный глухой ропот по поводу будущего, наглая одномерность которого меняет все лишь для того, чтобы привести человека к концу.

Объятый непреодолимым влечением, он сделал шаг вперед… и тоже наклонил голову, и тоже поднял руки, растопырив пальцы. Прислонил их к гладкому светлому шару в том же месте, где — с другой стороны — были чужие пальцы, и жадно вонзился глазами в чужие глаза… Бесконечно равнодушные, бесконечно спокойные, не веселые, не грустные… Просто серо-синие. С золотистыми крапинками на радужке!

Внезапно пронзившая сознание чудовищная мысль заставила его отскочить назад. Сам?! Он поискал его глазами. Нашел! Старик стоял к нему спиной и глядел на флегмаду, что была неподалеку. А потом обогнул ее и, должно быть, заметил, что Тано за ним следит, так как нарочито медленно продолжил свой путь.

Как долго длилось это преследование? Минуты или часы? Тано не смог бы ответить — он полностью утратил чувство времени. Утратил и чувство ориентации, не знал точно, в каком направлении они движутся. Он порой терял Сама из виду, особенно когда они вышли к речному берегу, на черном фоне которого старик был плохо заметен. И самое скверное: Тано будто бы начал терять самого себя. Стал как-то забывать, кто он такой, постоянно идентифицируя себя с маячившей впереди фигурой. Он не совсем понимал, зачем ему нужны эти ночные скитания и что его ждет после того, как они закончатся. И закончатся ли вообще? Даже этот вопрос вызывал у него сомнение. Потому что все более настойчиво им овладевало гнетущее чувство: все происходящее с ним не реальность, а лишь воображаемая проекция каких-то других, очень давних событий, происходящих с людьми, которых уже нет. Или никогда не было — потому что и они были чьими-то проекциями…

Медленно занимающаяся заря прояснила не только его взгляд, но и рассудок. Впрочем, лишь на некоторое время: Сам, похоже, приближался к своей цели. И сейчас была нужна полная мобилизация внимания, бдительность, а не сумасбродное блуждание в дебрях иррационального. Тано спрятался за невысокой дюной и стал наблюдать. Берег здесь сильно отличался от того, где они были раньше. Его усеивало множество камней — небольших, примерно одинаковых по размеру и сложенных длинными прямыми рядами, на равном расстоянии друг от друга. Как на кладбище!

Сам отодвинул в сторону первый из них, расстегнул до пояса рубашку, закатал рукава и горстями начал выгребать оттуда песок.

— Тано! — неожиданно крикнул он. — Неужели ты думаешь, что я тебя до сих пор не заметил?

И Тано, несмотря на то, что почти с самого начала был уверен в обратном, застыл от удивления на месте.

— Да ведь я же ради тебя проделал этот опостылевший мне путь! — продолжал Сам. — Иди сюда!

«Тот, Другой, вряд ли прячется за камнями. А за дюнами?»

Тано с неохотой покинул свой наблюдательный пункт.

— Вот, есть! — Сам помахал ему рукой. Потом вынул носовой платок, опять нагнулся и начал очищать им находку. — Готово! И так здесь под каждым камнем!

По выражению его лица, сереющего в предрассветных сумерках, было видно: он страшно возбужден. Или испуган? Расстроен? Его двойной подбородок сильно дрожал, губы трагически извивались дугой, словно толстяк собирался заплакать. Тано подошел к нему.

— Под каждым, под каждым… — повторял Сам и показывал вниз. — Смотри!

Он заставил товарища наклониться. В первый момент Тано стало не по себе, потому что он понял: старик закапывал в этой части берега фрагменты его тела. Патология какая-то! Увы, сомнений не оставалось: одинокая жизнь среди тупых флегмад превратила этого человека в психически неуравновешенного, маниакального типа. Сейчас, например, он обнаружил в песке лицо захороненного «трупа» и педантично вытирал его платком. Потом выпрямился, вытащил все тело, еще не тронутое тлением, и стал счищать с него песок. Пока там, на груди, точно в том месте, где расположено сердце, не открылась глубокая рваная рана, очевидно, нанесенная ножом.