«Если», 2011 № 02

А вот Эйлис как будто переполняла уверенность. Она отнесла наверх бутылку шираза и два бокала. Дверь спальни беззвучно скользнула в сторону при нашем приближении, мы сели рядом с Франкенботом — вдвоем на свободный стул. Эйлис налила по полбокала. Свой она чуть приподняла в тосте.

— За Франкенбота, за наш первый прогресс. — Она почти любовно погладила робота по чуть заржавевшей голове.

Я сомневался в наших достижениях, но все равно отхлебнул. И добавил собственный тост:

— За Роберто, Руби и безымянную садовницу.

Эйлис рассмеялась. Бумага в окне соседского дома отодвинулась, и Каролина помахала нам рукой.

Два из трех новых роботов стояли в кухне с непроницаемыми и блестящими серебристыми лицами.

Слишком далеко было, чтобы определить наверняка, но мне подумалось, что Каролина улыбается.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2010 году.

УИЛЬЯМ ПРЕСТОН КАК Я ПОМОГ ПОЙМАТЬ СТАРИКА

Моему отцу.

Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА

В месяцы затишья я по большей части верил, что он помнит обо мне, но пока не нуждается в моих особых способностях. Вероятно, процесс, который он определял как «Дело», продвигался, хотя мир и казался просто переполненным тревогами и несчастьями, даже несмотря на то что холодная война доползла наконец до своего скучного финала. Рассказы об этом человеке по-прежнему иногда всплывали на поверхность океана прессы, но появлялись не на первых страницах, как бывало в середине века. Его свершения затушевывались одновременным валом близняшек-новостей на популярные темы — терроризм и светская жизнь знаменитостей, которые казались мне, воспитанному на изучении человеческих культур, всего лишь превознесением все тех же смертельно скучных тщеславных ничтожеств с их верой в собственную значимость и навязчивой потребностью оставить свой след в истории.

На самом деле мне позволило жениться растущее ощущение, что Старика я попросту выдумал. Вместе мы пережили более трех десятков приключений за более чем десять лет, но зачастую я не знал своего предназначения в операции, и порой эпицентр событий оказывался на расстоянии в несколько тысяч миль от места, куда мы с другими ассистентами были привлечены. За это десятилетие мир предстал предо мной гигантским механизмом, где каждое человеческое деяние было тесно связано с каким-то другим, и за этой цепочкой действий наблюдал Старик, который, казалось, постоянно был сосредоточен на спасении от разрушения всей планеты или хотя бы ее части. По прошествии лет у меня сформировалось иное впечатление: все мною сделанное было направлено либо по касательной, либо в сторону от основной цели. Тихими одинокими вечерами передо мной яркой чередой проносились сцены из той, прежней жизни, в остальное же время навязчиво донимала нынешняя реальность. В конечном итоге, у меня не осталось никаких вещественных свидетельств тех памятных событий, кроме боли в левой ноге в ненастье да ежеквартальных дивидендов от нескольких североамериканских горнодобывающих компаний.

Любовь, душевная близость, семейные отношения оказались спасением, определяющим счастье в жизни, по крайней мере для нас с Кларой. Даже если солнце расширится и расплавит свои планеты или наш хрупкий мир со всем своим бесконечно накапливаемым вооружением сгинет в им же вызванном пламени, наши простые радости все же останутся с нами, пусть и ненадолго.

* * *

Наутро после свадьбы мы с Кларой разбирали подарки в моей бруклинской квартире. Я сидел на диване, положив ноги на кофейный столик, и составлял список подарков и дарителей, а жена диктовала. Она сидела на коленках в углу комнаты среди коробок.

— На этой нет имени, — сообщила она.

Когда-то давно, когда жизнь моя была насыщена тайнами, подобное могло заинтересовать меня, но теперь я просто сказал: «Хм», — и подождал продолжения. Оберточная бумага была серебристой, без рисунка; Клара развернула ее и приподняла повыше коричневую коробку. Открыв ее, жена заглянула внутрь:

— Что у нас тут?

— Что?

Она нахмурилась и вытащила гнутый кусок металла размером с нож для сыра. Клара повертела предмет, чтобы взглянуть на блестящую поверхность под другим углом.

— Надпись, — сказала она. — Или гравировка.

— И что там?

— Иди посмотри сам. У меня ноги занемели.

Я скривился и с кряхтением поднялся. Подумал было проворчать что-нибудь по поводу своих преклонных годков и трудностей с передвижением, но в такой день вряд ли было бы уместным напоминать о десятилетней разнице в возрасте между нами.