«Если», 2011 № 09

Но сон не шел. То ли волнение так действовало на него, то ли насмешливая судьба решила дать немного форы его противнику. В конце концов, Константин Петрович пошел на кухню, покопался в жестяной банке с лекарствами и отыскал пару таблеток снотворного. Если Яковлеву подыгрывает Судьба, на руку Березину сыграет Наука.

Но Наука оказалась не так зубаста, как злорадный и насмешливый Фатум. Березин вскоре уснул и проспал до утра. Без всяких сновидений.

До дома Коношевского Константин Петрович добрался за какие-нибудь полчаса. Было около семи утра, поэтому соседка профессора, знавшая Березина, оказалась дома, а похмельный слесарь уже копался в подвале. Около десяти минут ушло на то, чтобы объяснить ситуацию: потерял ключ от дядиной квартиры, а там остались нужные бумаги. Соседка охотно подтвердила слесарю, что он не взломщик, и тот согласился не тревожить попусту участкового милиционера. Березин дал слесарю «на поправку здоровья», поблагодарил соседку и вежливо скрылся от ее соболезнований в прихожей.

Конверт с копиями отыскался не сразу. Березин перерыл ящики письменного стола и уже перешел к стеллажу, когда вспомнил, что, уходя, положил конверт на самое видное место в доме — столик для почты.

Конверт лежал там, на стопке аккуратно сложенных писем — видимо, Коношевский планировал отправить несколько, но не успел. Даже теперь Косте тяжело было смотреть на последние письма человека, с которым его связывали годы самой увлекательной дружбы — дружбы людей, посвятивших жизнь науке. Но, когда он брал со столика конверт с копиями, взгляд сам собой упал на стопку писем, и каково же было удивление Березина, когда на верхнем конверте он увидел свое имя.

Он подержал письмо в руках, не решаясь открыть, наконец положил в карман и принялся за поиски второго конверта с копиями. Не нашел. Зато обнаружил записку Челышева: тот извещал, что взял часть бумаг покойного для домашнего прочтения и разборки.

Константин Петрович едва не выругался. Достал из ящика стола запасные ключи и отправился домой.

«Благодарю тебя, мой читатель, за долготерпение, с которым отнесся ты к безыскусным сим заметкам. Это служит мне превеликим утешением, и я уверен, что труд мой, приведший меня в горестный сей дом, не напрасен и имеет цель благую и праведную.

Но вынужден я направить ослабленный недугом ум к главнейшей цели писания сего и возобновить рассказ о визитах моего странного гостя.

Во второе посещение, открыв глаза, увидел я его полного гнева и укора. Нетерпеливо, заметив, что я пробудился, стал он спрашивать меня, не посылал ли я более писем к приятельнице хозяйки моей или кому бы то ни было другому, на что я ответствовал ему отрицательно. Видя мое замешательство, он умолк и присел на стул возле моей постели.

Гнев его успокаивался. Он просил извинить его, что так неосторожно пробудил меня ото сна, и объяснил, что явилось тому причиною. И умолял меня впредь писем не писать и сохранить в тайне наши беседы. Я заверил его, что вовсе не сержусь, пожал ему руку в знак искреннего дружества и благого к нему расположения и торжественно обещал более не совершать ничего, что, как объяснил он мне, может повлиять на ход времен. Однако признался, что скорблю душой о новой моей знакомице и ее малютке-дочери, которым в скором времени уготованы утраты и горести, и о тех, кто разделит с ними тягостные дни и кого не имею я теперь права предуведомить. Говоря это, я предался слезам. Друг мой обнял меня и с горячностью обрисовал мне последствия даже малого моего вмешательства.

Я вновь обещал соблюдать осторожность и не предпринимать ничего, какими бы душевными страданиями не оборотилось это для меня, потому как буду всечасно помнить, что в руках моих судьбы людей грядущего. Он благодарил меня, а после убедил отдаться сну, и я не противился.

Матвей Родионыч, доктор, попечению которого вверен я в силу душевной моей слабости, с большим умением каждое свое посещение увещевает меня, что гость мой всегда являлся не чем иным, как плодом больного моего разума. Однако мне трудно поверить, чтобы бедный мой ум в одиночку умел создать друга столь обходительного и душевного, столь сходствующего со мной устремлениями и образом суждений и одновременно более практичного и легкого в мысли.

На сем прерываю записки мои, ибо сам Матвей Родионыч вскоре будет ко мне для беседы. Благодарю Бога за то, что уход за мною в сем доме скорби более мягкий и уважительный, нежели полагается мне по званию и моей болезни.

Писано Яковлевым Илией, сыном Александровым.

30 числа сентября месяца 1822 года от Р.Х.

Обуховская больница».

Березин поднялся с кровати совершенно разбитым, но полностью удовлетворенным ночным разговором. Некоторая досада на то, что переписанное Косиным послание не пригодилось и драгоценный автограф классика достался ушлому подхалиму зря, с лихвой восполняла эйфория от того, что угроза миновала.

Едва сев на постели, он развернул следующее письмо и тут же от удивления выронил его.

Вверху копии рукой Коношевского было написано: «Обязательно показать Косте!».

«Костя,