«Если», 2012 № 07

— А идите вы… оба! — процедил Виталик.

Хлопнула дверь его комнаты.

— П-потому что! — возгласил Вовка, покачался с пятки на носок, тремя угасающими шагами добрался до кровати и упал лицом вниз. Через минуту раздался его придавленный храп.

Не чувствуя ног, Людмила выбралась в коридор. Из-за двери сына гремела неудобоваримая музыка, по-иностранному завывал истерический высокий голос. Людмила подергала ручку — заперто. Она прошла на кухню, налила воды из-под крана, выпила залпом. Поставила чайник на плиту. Налила еще воды — запить таблетку, но вместо того чтобы принести из прихожей сумку или полезть в аптечку, рухнула на табурет, закрыла лицо ладонями и затряслась в рыданиях.

Осознание только что случившегося смяло Людмилу и вышибло из нее дух. Что же она наделала! Виталик повел себя как взрослый. Вступился за мать. А она? Испугалась, что муж бросится бить сына. Рванулась помешать этому любой ценой. Выбрала глупую, неуместную роль родительницы, выговаривающей ребенку за проступок, потребовала извиниться… И потеряла уважение Виталика, в точности как когда-то ее мать потеряла уважение своей дочери.

— Мама… — прошептала Людмила. — Прости меня, мама.

В один миг она поняла все и ощутила свою жизнь не как привычный набор ярких картинок, а как логическую цепочку выборов и следствий. «Посеешь поступок — пожнешь привычку. Посеешь привычку — пожнешь характер. Посеешь характер — пожнешь судьбу». Когда-то она выписала эти слова круглым школьным почерком в заветную тетрадочку, но никогда до сих пор не понимала их истинного значения. А теперь, словно в мозгу у нее зажегся мощный прожектор и высветил все закоулки, Людмила увидела, как ее собственные поступки складывались в судьбу.

Это понятно, ведь в первой жизни она не знала, что будет дальше, а сейчас знает.

Приступы ярости у Вовки станут случаться все чаще. Однажды он подобьет ей глаз и рассечет веко, придется наложить швы. В другой раз покалечит руку. Избитая, униженная, Людмила будет делать вид перед сыном, что все в порядке. Виталик замкнется, перестанет с ней разговаривать, а вскорости и сам начнет пить. У Людмилы станут случаться сердечные приступы. Последней радостью в ее жизни останутся конфеты и прочие сладости, быстро растущий вес нагрузит и без того больное сердце.

Когда ее в очередной раз увезут в больницу, ушедший в запой Вовка рухнет на пол в коридоре, парализованный инсультом. Сын ненадолго зайдет домой, переступит через тело отца по пути в свою комнату и второй раз на обратной дороге. Вернувшись из больницы, Людмила найдет Вовку в коме, вызовет врачей, они спасут мужа… и она еще два года будет ухаживать за проклинающим ее паралитиком. Она простит Виталика, хоть и нескоро. А вот Виталик ее не простит.

Сын женится на случайной девице, забеременевшей после пьянки. Когда Людмила в первый раз увидит, как он дает пощечину жене, она выпьет десятерную дозу снотворного. После лечения в психиатрии тяга к сладкому усилится. С работы она уйдет, не дожидаясь пенсии. Квартиру они разменяют, когда Виталик разведется с женой. И старость Людмила встретит в гостинке на Троещине одна, никому не нужная, заедая тоску пирожными в напрасном ожидании, что позвонят сын или внук…

— Нет! — громко сказала Людмила. — Я так не хочу!

Слезы высохли на глазах. Вместо жалости к себе она ощутила злость и нежданный прилив энергии.

— Все будет иначе! — снова вслух сказала Людмила.

За этим она и вернулась. Чтобы исправить то, что нужно исправить. Чтобы прожить жизнь так, как надо. Это совсем несложно теперь, во второй раз, когда она знает как. Надо лишь совершать правильный выбор и ничего не бояться.

Жаль, конечно, что чудо-доктора не сумели вернуть ее в тысяча девятьсот восемьдесят девятый. В те самые звенящие, беззаботные семнадцать, когда впереди была вся взрослая жизнь, когда все двери были распахнуты настежь, а не приоткрыты, как сейчас. Но лучше приоткрытые двери и тридцать восемь лет, чем наглухо захлопнутые и семьдесят шесть… Хотя, вдруг подумала Людмила, и в семьдесят шесть еще, пожалуй, можно что-то изменить! Главное — действовать, а не жалеть себя, перебирая картинки в тускнеющей памяти.

Мысль была новой, и чувства незнакомыми. Я уже изменилась, обрадовалась Людмила. Я иду по другому пути!

Да, если бы удалось вернуться в семнадцать, все было бы совсем иначе. Сейчас их с Петей дочери уже было бы… сколько?.. с ума сойти, двадцать лет! Двадцать лет Людмила считает себя убийцей. Девочка, сказала тогда врач с укоризной. У вас была девочка. Была бы… Сухость в горле и тошнота после наркоза, желтые стены палаты, и никто не ждал Людмилу на выходе. Желтые стены ее ночных кошмаров на много лет вперед… Девочка. Дочка, так и оставшаяся безымянной.

Но тогда не было бы ее с Вовкой сына, Виталика. Вернись она в свои семнадцать, и ей пришлось бы решать, кто из них родится: Виталик или безымянная дочка. Или — или: как можно выбрать? Слишком тяжело. Пожалуй, к лучшему, что не вышло уйти туда. Этот выбор сделали за нее — и спасибо.