Если б не было тебя

Из меня льется поток невыговоренной боли, словно лава из жерла растревоженного вулкана, выплескивается боль – комками, болезненными сгустками очищается душа. Исповедальная молитва дается с трудом. Боль, боль, боль. Непрекращающаяся, на разрыв. Лилька играет желваками. И сейчас так похожа на моего Женьку, только вот они разные. В муже нет этой мягкости, мне иногда кажется.что у него стальные не только глаза. Мне уже много чего кажется, и это пугает. Пугает что это не просто глупые придумки. Что он и вправду не мой. И никогда моим не был.

- А знаешь, я пожалуй надеру его чертову зажравшуюся задницу,- сипит Лилька, дослушав мою исповедь.- Я хочу, чтобы ты сейчас собрала свои вещи и взяла такси. Твоя малышка, ваша с Женькой... – поправляется она, и меня снова простреливает боль, но уже тупая, пережитая,- нельзя ждать до завтра, и не сойти с ума. Я позвоню своему знакомому – он врач. Хороший врач,самый лучший. Ты езжай к нему.

- Я еще не попрощалась с ней,- шепчу я, понимая, что просто оттягиваю неизбежное, Что эта птица – синица права. Надо отпустить, и постараться жить дальше.

- Она сейчас болтает ногами там, вон на том облаке. И недоумевает, почему ты просто не дашь ей уйти. У каждого своя судьба. Больно. Но если не вырывать из души кусками, а отсечь сразу, будет не так мучительно.

Слезы. Лилька их скрывает неумело. И шмыгает носом, отводя глаза. Понимает, что городит несусветную чушь. Но я так ей благодарна.

-Лера. Ты сильная. Прости, что мы с тобой так мало общались. Я просто никак не могла тебя понять. Эта твоя «внеземность» меня пугала. Но убей не понимаю, почему ты не рассказала моему брату о своем прошлом?  Почему позволила  ему вытаптывать и без того выжженую пустыню?

- Потому что я так сильно его любила,- говорю, и сама пугаюсь, что мои слова о восхитительном незыблемом чувстве произношу в прошедшем времени. Меня выворачивает наизнанку от равнодушного осознания собственной беспомощности.– Люблю. Да, все еще люблю. И этот мрак, от которого я пыталась его защитить, вылез и превратился в еще более уродливую, мерзкую субстанцию.

-Любовь – это доверие, девочка,- тихий выдох. Откуда она знает – эта странная Синица, что такое любить? Откуда столько мудрости, такой нечеловеческой? – Это работа двоих, сведенных судьбой, человеков. Не просто химия, понимаешь? А настоящая, кропотливая, как у белошвеек, работа. А у вас это была просто дурацкая игра.

Такси ждет меня у подъезда. Лилька клюет меня в щеку в последний раз. Холодные губы на коже. Такой я ее запомню навсегда, потому что больше не увижу никогда. Потому что она заменит меня там, куда я так и не взлетела.

Известие о ее смерти застает меня в больнице. Я отхожу от наркоза, когда звонит телефон.

Женька, он плачет в трубку, рыдает, как мальчишка и все в моей душе – все сомнения, страхи, обиды вдруг испаряются, как туман жарким летним утром.

- Прости меня,- шепот проникает в самое сердце, крадется по закоулкам души.

- Я тебя люблю,- мой голос дрожит.

- Лилька...

- Жень, она ушла, я чувствовала это...

 Она ушла, так же как и жила, беспечно, бесшабашно. На скорости. Взлетела к облакам, чтобы нашей маленькой дочери не было так одиноко там. И это единственная истина, которую я могу принять. Ушла в тот самый миг, когда из меня извлекали мою девочку. И это не может быть простым совпадением. Я в это верю.

Глава 12

Утро. Оно укрыто тяжёлым снежно - серым туманом. Голова болит нещадно, и в ушах не смолкает мерный писк, сводящий с ума. Я смотрю на тарелку, любовно поданную мне мамой, в которой оплывает кусочек сливочного масла на подушке из пушистой рисовой каши, присыпанной кристалликами сахара, похожими на алмазную крошку.

- Сыночка, ты в порядке? Как себя чувствуешь?

Она любит меня, столько заботы и неприкрытого страха в родном голосе, что я хватаюсь за ложку и принимаюсь запихивать в себе некогда любимый завтрак. У Лерки каша всегда пригорала, и приобретала вкус жженой карамели. И сейчас мне хочется почувствовать именно этот горьковатый привкус, но мамина каша идеальна.

- Все хорошо, мамочка.

Её тёплая ладонь ложится мне на макушку, и я проваливаюсь в то далекое беспечное детское счастье. Туда, где я ещё не стал уродом. И нуждался я в маме, как в воздухе, и катался с отцом на санках с горы задыхаясь от хохота. Перехватывают её руку и подношу к губам. Мама тихо охает. Постарела она, запястье покрыто маленькими пигментными пятнами, от возраста, от постоянной работы по дому.

- Я тебя люблю, - шепчу так тихо, но она слышит каждый шипящий звук, вырывающийся из моего горла.

- Ты моё счастье, - всхлипывает мама, и я растворяюсь в её объятьях. Боже, когда же в последний раз я позволял ей меня обнять? Даже после поцелуя в щеку, утирался брезгливо. И она смотрела на меня тогда, с обидолй во взгляде, но никогда не говорила ничего. Не жаловалась. Очень страшно осознавать, что ты жил подонком. И еще страшнее понимать, что обижал ты самых любящих тебя людей. Зато всякую шваль считал друзьями, которые всадили тебе в спину нож при первой же возможности.