Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Само собой понятно, что с такими докторами-собеседниками разговор не замыкается на медицине, часто и вовсе почти не касается ее. В записках Маковицкого перечислены некоторые темы, которые обсуждаются во время одного из посещений Ясной Поляны тремя врачами, о которых идет речь. Само их появление не связано в данном случае с состоянием здоровья Толстого. «Приезжали, – объясняет Маковицкий, – чтобы услышать от Л.Н. хоть малейшее одобрение стремлений российского общества, выражающихся в освободительном движении <октябрь 1905-го – разгар революции>. Но Л.Н. не одобрил борьбы за политические свободы, а повторял, что религиозному человеку нужно добиваться свободы в себе. Бутурлин сказал Л.Н., что он проповедует то, что Христос 1900 лет тому назад: «Может быть, вам видно дальше, чем нам, вы проповедуете, что будет в будущем, может быть, через 900 лет, а до тех пор как нам руководствоваться, каким правительством?»

Говорят – о войне, о революционных событиях, о том, какую пользу можно ожидать России от нынешнего освободительного движения, о социализме, о положении в мире, о русской истории, об опыте французской революции. Лев Николаевич, по свидетельству Маковицкого, старается уяснить, о чем думает и что хочет русский народ, «а для народа полагает себя как интеллигента паразитом». Говорят также – о докторах Пирогове и Гаазе, о музыке и живописи. Лев Николаевич вспоминает давнюю поездку в Италию, художника Александра Иванова, автора картины «Явление Христа народу». Мы не перечисляем всех тем, да они и не исчерпываются, конечно, упомянутыми в записках. Для нас главное, что врачи, друзья Толстого, для него – достойные собеседники, по плечу.

«Они все так любят Л.Н.!» – записывает Маковицкий после отъезда врачей. А Лев Николаевич, в свою очередь, заканчивает письма к ним словами: «Все помнят и любят вас».

Еще кое-что. О Захарьине

Григорий Антонович Захарьин, медицинское светило, основатель московской терапевтической школы, лечит Толстого дольше всех других врачей (более четверти века). Толстой ему особенно доверяет.

Впервые Толстой обращается к Захарьину в 1867-м, в критическую пору по окончании «Войны и мира», тяжко переживая вдруг образовавшуюся в жизни творческую пустоту. Захарьин – один из немногих врачей, к кому Лев Николаевич стремится по собственной охоте, без понуждения. Известны случаи, когда он, обычно нетерпеливый в таких положениях, ждет несколько часов, чтобы только быть принятым. Он, конечно же, не выполняет всех предписаний Захарьина, но услышать мнение Захарьина для него всегда дорого.

Завершая «Анну Каренину», Толстой снова ищет помощи у доверенного врача. В эту пору, похоже, обоим приходит на память, что исполняется как раз десять лет их знакомства; во всяком случае Захарьин воспринимает несколько неожиданное, без внешнего повода посланное к нему письмо Толстого как «юбилейное».

Дорогой Григорий Антонович,

Пишу вам в первую свободную минуту, только с тем, чтобы сказать вам, что я очень часто думаю о вас и что последнее мое свидание с вами оставило во мне очень сильное и хорошее впечатление и усилило мою дружбу к вам. Прощу вас верить этому и любить меня так же, как я вас.

Ваш Л.Толстой.

Вашу книгу Хомякова читали оба с женой. Я ждал больше. Я привезу ее вам сам на днях.

Возможно, врач, без всякого намерения, творчески посодействовал своему пациенту. На последних страницах «Анны Карениной» Левин, занятый религиозными поисками, читает том богословских сочинений поэта и публициста Хомякова.

«Лучшего юбилея для нашего десятилетнего знакомства, как та хорошая минута, которой вы подарили меня своим письмом, я не мог пожелать, – отвечает Захарьин. – Десять лет назад я оценил в вас не только первого из современных русских писателей, но – еще не зная вас лично – человека, симпатии которого, хорошо видел, несмотря на всю великую объективность вашего творческого дарования, – были там же, где и мои, сам пожелал узнать вас и стал настороже вашего здоровья…»

Уважение к Захарьину, любовь и дружба, в которых признается не щедрый на такого рода признания Толстой, не мешают Льву Николаевичу в пылу спора, отстаивая свои отрицательные суждения о медицине, колебать пьедестал любимого доктора.

Когда добрый его приятель и последователь Гавриил Андреевич Русанов, человек тяжко больной, пытается защищать медицину от его нападок, он со всей своей энергией бросается в атаку: