Если бы

Со ступенек парадной лестницы, покрытой красным ковром, Лина следила, как столичная богема расходится по старинному особняку. Гардеробная под лестницей превратилась в отдел ЦУМа. Отлично сшитые пальто, меха и потёртые курточки окутал шлейф духов и сигарет. Вечерние костюмы разбавили кичливые шейные платки. Броская бижутерия навязчиво отражала свет, принижая скромный блеск настоящих камней. Все вместе соединилось в бурливую волну, стекаясь в голубую залу с картинами современников.

По мановению невидимой дирижёрской палочки публика образовала островки, притягиваясь взаимными интересами и общественным положением. Официанты маневрировали тяжёлыми подносами меж деревянных мольбертов и стеклянных витрин, угощая гостей шампанским.

Переходя от одной группы к другой, Лина ненавязчиво знакомилась с гостями. Она незаметно отмечала в списке фамилии. Новицкий, любивший порядок во всем, плохо запоминал новые лица. Улыбаясь, она остановилась, отвечала на бесконечные вопросы чаще о планах на вечер, наличия буфета и туалетной комнаты, чем о подробностях экспозиции.

Мужской голос позвал по имени. Лина оглянулась.

Она посмотрела на лестницу и застыла в пол-оборота. Звуки притихли и отдалились. Нескончаемые секунды они разглядывали друг друга, словно чужие.

– Здравствуй, Василина.

Спускаясь по мраморным ступеням, мужчина смотрел в глаза. Лина отстранённо отмечала детали: волосы послушно лежат в модной стрижке; добротный, в тон её собственному, костюм подчёркивает высокую фигуру. Теперь она даже сомневалась, что растянутые свитера и тесные в плечах рубашки рядового менеджера когда-то были его одеждой. Унесло, стёрло время вместе с извечной сутулостью...

Перед ней остановился не юноша, каким Лина его помнила, а зрелый двадцатисемилетний мужчина. Она сглотнула. Не знала как повести себя с этим новым Андреем.

– Ты носишь линзы? – сказала первое, что пришло в голову.

– Нет. Лазерная коррекция. Теперь у меня стопроцентное зрение.

– А…

– Удивлена?

– Очень.

Лина теребила списки гостей, боясь смотреть в стопроцентно-зоркие глаза. Гнетущая пауза мучила. Страх толкнул выпалить, волнующий четыре года вопрос:

– Ты заговорил со мною... Значит, больше не сердишься? Ты простил меня?

Андрей отошёл в сторону. Пожилая пара благодарно кивнула и поднялась по лестнице.

– Простил? Видимо, да.

– Правда?

– Чего уж, дело закрыто. Истёк срок исковой давности.

– И мы можем... быть друзьями?

– Ты этого хочешь?

– Хочу. Мне не хватало тебя, – произнесла Лина и смутилась, пытаясь разобраться: не прозвучал ли в словах скрытый намёк.

– И я соскучился, Василёк, – произнёс Андрей мягко, словно укутал плечи клетчатым пледом в маленькой Киевской комнате.

Вскинув руки, Лина неловко вжалась в родное плечо. Навернулись слезы. Она заново переживала предательство, горечь потери и медленно отпускала то и другое. Позволила чувствам окрасится в светлую грусть и растаять в горячей радости обретения.

– Привет, – прошептала она.

– Привет, – вернулось ответное эхо.

Боковым зрением Лина разглядела старомодный костюм руководителя и отстранилась. Придала лицу деловую озабоченность, взяла Андрея под руку:

– Я работаю здесь. Хочешь экскурсию? Так мы сможем поговорить.

– Давай попробуем. Правда, я здесь тоже, вроде как на службе.

– Тебя приобщили к искусству? – изумилась Лина, помня как её работы Андрей называл одним словом "мазня".

– Слава богу, нет! Это босс понимает на твоём языке.

– Он художник?

– Он? – засмеялся Андрей. – Нет. У него металлургический бизнес. Он англичанин.

– А... – протянула Лина, теряя интерес, – пойдём в мои владения, они мало интересует публику, там нам не помешают. Расскажешь, какими судьбами в Москве.

Она потянула Андрея в подсобное помещение к винтовой лестнице:

– Ни разу не видела, чтобы ей пользовались. Даже грузчики предпочитают парадную.

Поднимаясь на третий этаж, с каждой железной ступенькой, дышалось легче, словно груз прошлого оставался за спиной. Оборачиваясь, Лина угадывала по лицу Андрея те же чувства.

Лепной орнамент потолка едва выделялся в тусклом свете. Оливковые стены приобрели грязный оттенок в освещении одноплафонных люстр из советского наследия.

Лина обвела галерею рукой:

– Видишь. Никого нет.

Они прошли мимо грубо сколоченных мольбертов, составленных в углу как в художественном классе.

– Снова сдвинули... Сложно быть неизвестным. Каждый так и норовить запихнуть в угол. Видите ли, они им ходить мешают, – Лина стукнула планшетом по колену. – А здесь не надо ходить, здесь жить надо! Смеяться, восхищаться, любить! В крайнем случае, плеваться.

– Типа, как в кино?

– Эх, Андрей, ты бы ещё с рекламой сравнил!

Махнув рукой, она посмотрела в конец зала, стёрла с лица недовольную гримасу:

– Проведаем мою любимицу? Представляешь, её писал ослепший художник по памяти!

Лина понеслась по длинной галерее. Мельком указывала на картины вдоль стен, коротко знакомя с каждой: