Если бы я была королевой… Дневник

<…> Вы знаете, что в мыслях у меня постоянно Бастьен-Лепаж; я привыкла произносить его имя, но избегаю называть его при чужих людях, словно у меня нечиста совесть. Я говорю о нем с той ласковой непринужденностью, которая мне самой кажется в порядке вещей, хотя бы из-за его таланта, но другие могут дурно ее истолковать. Какая жалость, что его брат… то есть какая жалость, Господи, что он не может бывать у нас запросто, как его брат! <…> А кем бы я хотела его видеть? Да просто другом. Как, вы не верите в дружбу? А вот я бы обожала своих знаменитых друзей, и не из тщеславия, а по склонности, за их достоинства, ум, талант, гениальность; ведь это же особая порода. Поднявшись над некоей банальной золотой серединой, окунаешься в более чистую атмосферу, попадаешь в круг избранных, где можно всем взяться за руки и повести хоровод в честь… Да что я такое говорю? Просто Бастьен в самом деле прелесть! Его портит соседство с братом, который очень некрасив: они так похожи, что их путают.

Я так боюсь, что мои картины похожи на его… но без его достоинств… Я искренне списываю с натуры, знаю, но думаю-то при этом о его живописи… Впрочем, в наши дни одаренный художник, искренне плененный натурой и желающий ее запечатлеть, всегда будет похож на Бастьена.

Если все будет хорошо… через четыре-пять дней я закончу. Да, но… <…>

Вторник, 27 февраля 1883 года

Наконец-то пошли веселые дни: пою, болтаю, смеюсь, а припев у меня – Бастьен-Лепаж. Но не он сам, не его внешность, а только его талант. Только имя… И все-таки мне страшно: вдруг моя картина будет на него похожа? За последнее время он написал кучу девочек и мальчиков. В том числе знаменитого сорванца на картине «Ни гроша» – ничего прекраснее быть не может. Ну вот, а у меня двое мальчишек, которые идут по улице, держась за руки: старшему семь лет, он смотрит в пространство перед собой, зажав в губах листик; младший, четырехлетний, смотрит на зрителя, засунув руку в карман штанишек. Не знаю, что и думать: еще нынче вечером я была собой довольна. Сущий кошмар!

Но нынче вечером, нынче вечером мне выпал час огромного счастья. Что ж, вы скажете – приезжали Сен-Марсо или Бастьен-Лепаж? Нет, я делала эскиз моей статуи. Читайте внимательно. Сразу после пятнадцатого марта я хочу приняться за статую. За всю жизнь я начала две скульптурные группы и два или три бюста, все это брошено на полдороге… потому что когда я работаю одна и без руководства, то могу заниматься только тем, что меня интересует, во что вкладываю жизнь, душу, и чтобы это было серьезно, а не просто учебный этюд. Итак, вообразить себе фигуру и безмерно захотеть ее выполнить. Пускай получится плохо. Ну и что? Я прирожденный скульптор, я люблю форму до безумия; цвет никогда не может с такой силой воплотить натуру, как форма, хотя я и цвет обожаю. И все-таки форма! Красивое движение, красивая поза; обойдете кругом – и силуэт переменится, но сохранит тот же смысл. Счастье! Блаженство!

Я задумала такую фигуру: стоящую женщину, которая плачет, уткнув лицо в руки. Знаете, такое движение плечами, когда плачут. Мне хотелось стать перед ней на колени. Я говорила всякие глупости. Эскиз высотой в тридцать сантиметров, а сама статуя будет в натуральную величину. Это будет вызов здравому смыслу… Хотя – почему?

В конце концов, чтобы укутать эту маленькую хрупкую статуэтку, я разорвала красивую батистовую сорочку. Эта глина мне милее собственной кожи.

Ведь у меня неважное зрение; если это начнет мешать живописи – переключусь на ваяние.

До чего красива эта белая влажная материя, скрывающая и окутывающая красивыми складками гибкую фигурку, которую я так и вижу, словно она не спрятана. Я завернула ее почтительно: она такая изящная, хрупкая, благородная!

Среда, 28 февраля 1883 года

<…> Картина будет окончена завтра; итого девятнадцать дней работы. Если бы не пришлось переделывать одного из мальчиков, я управилась бы за пятнадцать дней, и все уже было бы готово. Но он выглядел слишком взрослым.

<…>

Суббота, 3 марта 1883 года

Тони пришел взглянуть на картину. Весьма доволен. Одна из головок очень удалась.

«Вы никогда еще не делали таких удачных работ; изящно, красиво по цвету. В добрый час, в самом деле хорошо. Браво, мадемуазель». <…>

<…>

Среда, 14 марта 1883 года

Наконец приехал Жюлиан поглядеть на картину; я его об этом не просила; мы только обменялись письмами, полными шпилек. Но он чувствует себя виноватым, и я скромно торжествую. <…>

Четверг, 15 марта 1883 года

Ну все, конец! В три часа я еще работала, но все съехались, и работу пришлось оставить. Мадам и мадемуазель Канробер[165], Алиса, Божидар, Алексей, княгиня, г-жа Аббема[166], г-жа Каншина! А утром пришел Тони.