Если бы я была королевой… Дневник

Все общество отправляется к Бастьену посмотреть на картину «Любовь в деревне». Во фруктовом саду спиной к зрителю стоит, опершись на изгородь, девушка, голова у нее опущена, в руке цветок; а с этой стороны изгороди молодой человек лицом к нам; он потупил глаза и в замешательстве теребит свои пальцы. Есть в этом и проникновенная поэзия, и изумительное чувство.

Что до техники, ее нет вовсе: это просто сама природа. <…> Есть еще небольшой портрет г-жи Друэ – старенького ангела-хранителя Виктора Гюго: чудо правды, чувства, сходства; ни одна из этих картин не напоминает картину даже издали: перед нашими глазами проходят живые люди. Он не художник, а поэт, психолог, метафизик, творец. <…>

Милле, Бретон[167], несомненно, поэты. Но Бастьен соединил в себе все. Он король во всем, не только благодаря фантастической технике исполнения, но и по глубине и силе чувства. Он довел искусство наблюдения до предела, а гений наблюдательности, как говорит Бальзак, это то, чем почти исчерпывается сущность человеческого гения. Пишу перед сном, сидя на полу: мне необходимо было все это рассказать. <…>

Пятница, 30 марта 1883 года

<…> Сегодня до шести работала; в шесть, благо было еще светло, отворила дверь на балкон – слушала колокольный звон, дышала весенним воздухом и играла на арфе.

<…> Я спокойна, я хорошо поработала, потом вымылась, переоделась в белое, помузицировала, а теперь пишу; спокойная, довольная, я наслаждаюсь тем, как все сама устроила у себя в комнатах; все у меня под рукой: жила бы так всю жизнь!.. Пока не прославлюсь! И даже если придет слава, я пожертвую ей два месяца в году, а остальные десять буду жить затворницей и трудиться. Впрочем, это единственное средство обеспечить себе те два месяца. Меня только мучит, что пора бы и замуж. Тогда не станет у меня этих унизительных и суетных тревог, которых теперь не удается избежать.

Почему она не выходит замуж? Она уже не такая молодая. Все дают мне двадцать четыре года, и это меня бесит. Вот выйду замуж… Да, но за кого? Была бы я такая, как раньше… А теперь нужно, чтобы нашелся добрый и деликатный человек. Меня теперь так легко обидеть, мне так легко причинить боль. Нужно, чтобы он меня любил: не настолько же я богата, чтобы выйти за человека, который бы вообще оставил меня в покое. Если бы у меня было двести тысяч ренты, я бы вышла за молодого итальянца и за пятьдесят тысяч в год была бы свободна. А теперь… Нужно, чтобы у него было состояние, а это страшно сложно. Может и так случиться, что я понравлюсь богатому, но тогда он женится на мне по любви, и мне придется все бросить… а слава, а живопись? Идеал был бы очень занятой и очень умный человек. Но дело в том, что у него еще должно быть аристократическое имя или достаточно громкое, чтобы войти в аристократию. <…> И вообще, зачем мне выходить замуж? <…>

При всем том я еще не беру в расчет собственного сердца. Но все предвидеть невозможно, и потом, это зависит от обстоятельств… А вдруг я вообще никогда не полюблю?.. <…>

Только что получила такое письмо:

«Дворец на Елисейских Полях. Ассоциация французских художников по устройству ежегодных выставок изящных искусств.

Мадемуазель, пишу Вам прямо за столом жюри, чтобы сообщить, что портрет пастелью снискал у жюри несомненный успех. Примите мои поздравления. Нет надобности говорить, что картины маслом получили очень добрый прием.

В этом году к Вам пришел истинный успех, и я этому очень рад.

Дружески и почтительно преданный Вам,

Тони Робер-Флёри».

Ну, каково? Ах! Ах! Что же дальше? Письмо будет приколото к этой стенке, но прежде надо будет его всем показать. Думаете, я схожу с ума от радости? Нет, я исключительно спокойна. Да я, бесспорно, и не заслуживаю большой радости, раз уж эта прекрасная новость застала меня в таком настроении, что представляется мне вполне заурядной.

<…>

Воскресенье, 22 апреля 1883 года

Под номером первым приняты только две пастели: моя и Бреслау. Картина Бреслау висит не в первом ряду, а портрет дочери редактора «Фигаро», ее же, – в первом. Моя картина тоже не в первом ряду, но Тони [Робер-Флёри] уверяет, что она хорошо видна и что полотно, висящее под ней, невелико. Портрет Ирмы в первом ряду, в углу, то есть на почетном месте. В общем, Тони говорит, что эта выставка для меня удачная. <…>