Если бы я не был русским

В этом, наверное, состоит провиденциальная судьба миролюбивых русских граждан, готовых пострадать самолично в любое время дня и ночи, только бы не заставить страдать других, пусть даже преступников. В силу этого же положения вещей русские часто кончают жизнь самоубийством весьма не эстетично, что продемонстрировала в своё время ещё Анна Каренина, в то время как Вронский вполне мог бы одолжить ей пистолет. В нашей рукописи эти неэстетичные методы тоже получат соответствующее освещение. У нас обычно режутся, выкалывают сами себе глаза скальпелями, выбрасываются из окон малоэтажных зданий, в то время как на Западе в основном стреляются из никелированных револьверов или травятся мощным снотворным, которого у нас, кстати, не сыскать так же, как и пистолетов. Но об оружии это я так. Игра ума и больше ничего. Серафима я вообще-то мыслил пацифистом, но после ночи на скале (ох уж эти мне скалы) он вдруг переменился. Исчезла эта славянская аморфность, даже нос у него стал тоньше, более западническим, появилась целеустремлённость, я сам не подозревал куда, пока он не ограбил свою бывшую школу, в которой проучился десять лет, передёргал за косы сотни девочек, передрался в сотнях драк, получил тысячи двоек, и знал, что в спортзале стоит железный сейф с навесным замком, а в оном притулились к стенке малокалиберные винтовки и лежат на полке такого же калибра длинноствольные спортивные пистолеты.

Влезть в окно спортзала, перепилить одну из скоб сейфа, замереть на 10 минут без дыхания, когда под дверью зала остановились шаги сторожа, обходившего школу и, наверное, что-то услышавшего, оказалось проще первого поцелуя. Как ни смешно, труднее было преодолеть детские страхи и спуститься во 2-й этаж подвала (3-й оказался затопленным), обжить его и научиться метко стрелять по язычкам пламени свечей, расставленных в конце длинного коридора 2-го этажа. Стрелял он по ночам, с фонариком и верёвочной лестницей (настоящей, а не из выдуманной истории), пробираясь к «себе».

Осталось поведать изумлённому миру приличных людей, зачем понадобилось ограбление, подвал, стрельба по свечкам. Вот тут-то самое трудное.

Не знаю, как, но Серафим вдруг оказался законченным теоретическим террористом. Ему бы, конечно, куда-нибудь на Ближний Восток, в Ливан например, там бы он быстро развернулся. Но сами понимаете, граница, оружие, то да сё. Не поймут ведь. Истолкуют неправильно. Да к тому же он не самолёты угонять хотел или похищать американских дипломатов, а свирепо заявить о себе здесь в России. Я приблизительно лишь понимаю славянский ход мыслей моего героя.

Тут кто-то из давно молчавших в ужасе коллег по манипулированию (чем дальше повесть, тем меньше охотников управлять. Ответственности, что ли, боятся или террористов?), по обличью социолог, очнулся от раздумий и стал подсказывать мне, что тут же ясно всё, как 3 на 5 = 35. Мол, поколение, предоставленное само себе, своему инфантильному бунтарству, инфантильному сексу, не своему вначале, а потом прекрасно освоенному лицемерию, бездеятельности по существу и отупляющей деятельности на поверхности, безгласное, бесправное, необразованное, да ещё с красивым мифом о мессианстве именно этой убогой и нищей жизни, пулей засевшим в медвежьем мозгу целого поколения, да не одного, каких же героев оно могло родить в своей измученной гнилой картошкою утробе. Раскольниковых прямо вместе с топорами в руках в лучшем случае, мыльные пузыри переваренного лосьона «Свежесть» в худшем. К чему нам, мол, пузыри, возьмём наш вариант Раскольникова без топора, но с пистолетом.

Однако этот социолог не дурак. Я хотел было что-нибудь про поруганную любовь нагородить (женщины это любят и ни за что не поверят, что Маяковский не из-за бабы, а за политику жизни решился), а для весомости ещё какую-нибудь общественную язву присобачить, да спасибо социологу. Я, конечно, до конца не убеждён в правдоподобии его глубокомысленных выкладок, но право на свободное высказывание он имеет полное.

Не в сестру же и не в «махатму» из Белого братства пулять нашему героическому Серафиму, хотя я свободно мог бы умелым врачебным манипулированием, как в психушке, свести его с ума и заставить стрелять и резать всех подряд без разбора. Вот кто-то из публики мигает мне, давай, мол, покажи им кузькину мать. Кузькину мать всегда лестно показать, да Серафима мне жалко и пацифист я к тому ж. Да, может, он и без нашей помощи что-нибудь покажет. С пистолетом ведь парень, а не с мухобойкой. А кстати, дара речи он не потерял и монолог его, как монолог Чацкого, глядишь, через полсотни лет заставят наизусть в стихах читать на уроках литературы.