Если бы не друзья мои...

В ту же зиму в Великую Старину прибыл карательный отряд. Фашисты стали допытываться, кто здесь такая Игнатьиха, по фамилии Гусева. Офицер грозил расстрелять каждого пятого, но никто ее не выдал.

— С той поры как расстреляли ее детей, она у нас не живет. Появляется редко и исчезает куда-то, — ответила соседка.

А Гусевы — мать и дочь — в это время по рыхлому снегу бежали к лесу. В десяти метрах от опушки Игнатьиху настигла немецкая пуля.

Таня подхватила мать и помогла ей добраться до леса. Когда гитлеровцы убрались из деревни, крестьяне принесли ее домой. В ту же ночь мы пришли проведать раненую.

— Вылечите меня, — молила Игнатьиха, — не хочу умереть, пока не рассчитаюсь за моих детей..

Оставлять ее в деревне было опасно. По чужим документам она была доставлена в городскую больницу. Таня часто навещала ее и заодно доставляла в город и приносила оттуда нашу почту. Когда Игнатьиха вернулась домой, она заметно хромала.

— Доченька, — сказала она Тане, — придется тебе чаще ходить в город — и за себя, и за меня.

Девушка утвердительно кивнула головой.

Через несколько месяцев она была выслежена гестапо и арестована.

МАЕВКА

На празднование Первого мая, как нам ни хотелось этого, в лагерь попасть не удалось — ни на час нельзя было отлучиться из нашего района.

В этот день мы все проснулись на рассвете. Обычно наши разведчики охраняли деревню, в которой находились. В честь праздника крестьяне предложили нам отдохнуть — сегодня охрану они будут нести сами. Начальник сельской самообороны, густо обросший мужик средних лет, рапортовал мне по-военному:

— Товарищ командир, у нас и в соседних деревнях спокойно!

Мы вышли на улицу. По всем приметам предстоял жаркий, солнечный день.

Наш сосед, сгорбленный и больной, шел, опираясь на палку.

— Куда так рано?

— На лесную лужайку. Праздновать — так праздновать.

К лесу потянулись стар и млад. В деревне остались немощные старики и несколько молодых парней, несших караул.

Было еще раннее утро. На востоке вспыхнули две алые полосы, затем показался краешек солнца и залил лиловым пламенем верхушки елей. На траве, на листьях и стебельках зажглось бесчисленное множество капелек росы. Пронесся ветерок и легко всколыхнул листву, послышались звуки падающих капель. Издалека донесся девичий голос:

— Ау!

Кто-то совсем близко отозвался:

— Ау! Ау! Я тут!

Чижик, размашисто шагающий рядом со мной, прислушался:

— Играют на гармошке… Это Ахремка из Кострич…

В утреннем воздухе далеко по лесу разносится мелодия, в ушах звучат и слова этой песни:

Май течет рекой нарядной
По широкой мостовой,
Льется песней необъятной
Над красавицей Москвой.
Кипучая,
Могучая,
Никем не победимая,
Страна моя,
Москва моя,
Ты самая любимая!

Тропинка, ведущая к лужайке, очень узка. Останавливаю своих разведчиков и командую:

— В две шеренги стройся! На-а плечо! Тимохин, — я обратился к застенчивому парню с девичьим румянцем во всю щеку, — затяни песню, остальные подтягивать! Праздновать — так праздновать.

— Какую песню? — спрашивает Тимохин.

— «Москву майскую», эту самую, слышишь, что играют…

У Павла Тимохина улыбающиеся глаза и сильный, красивый голос. Лес наполняется звуками песни, все громче и громче слышна гармоника. Чижик угадал — это Ахремка из Кострич, а с ним девушки и парни. На гармонисте вышитая полотняная рубаха, перехваченная витым розовым поясом с большими кистями. Ему лет под пятьдесят.

Нас догоняет Семен Бируля с друзьями из Усоха, дядя Миша с компанией из Старого Спора, Алексей Копыловский с семьей из Березового болота.

— Играй, Ахремка, играй!

Ахремка старается — впервые за два года войны его слушает столько людей, — он до отказу растягивает мехи гармони, склоняет к ней седую голову, вслушивается в ее чистые, нежные звуки.

Лужайка — зеленый остров, окруженный деревьями. Немало народу собралось сегодня здесь — около двухсот человек. Кажется, что на поляне остановился цыганский табор, еще не успевший разбить шатры. Полуголые дети бегают вперегонки, над лужайкой стелется дым — хозяйки готовят завтрак.

Вдруг в вышине появляются самолеты, и, совсем так, как у нас в лагере, люди начинают передавать один другому:

— Гасить костры!

Дым становится еще гуще. Самолеты летят очень высоко, и молодая крестьянка убежденно произносит:

— Это наши. Может быть, они сбросили праздничные «подарки» на Берлин и домой летят…

Мы сдвинулись в тесный круг. Я рассказал о положении на фронтах, о блокаде, которую немцы готовят против партизан и местных жителей. Потом прочли обращение подпольного обкома партии к населению, праздничный выпуск партизанской газеты и свежие листовки, привезенные сегодня связным.

Когда мы возвращались, над деревней уже опустились сумерки.