Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре

Во время работы с Каном даже маленькие детали оказывались более значительными, чем выглядели на первый взгляд. Я наблюдал, как Луис Кан пользуется углем для зарисовок, по сути, как инструментом для размышлений. Его пальцы были продолжением его мозга. Удивительное свойство угля заключается в том, что можно нарисовать план или участок, поразмыслить над ним и, если что-то не нравится, просто стереть это и пробовать снова. Рисуешь окружность, и, если она получилась не идеальной, ты проводишь по ней рукой и рисуешь эллипс. Уголь податлив. Боюсь, что молодые современные архитекторы в эпоху компьютеров утрачивают подобную гибкость мышления – органическую связь глаза, руки и мозга, которая порождает особую форму творчества. Компьютеры производят удивительные образы и дают возможность для бесконечного экспериментирования. Они необходимы. Но можно стать заложником компьютера и влюбиться в проект, потому что компьютер роскошно его представляет. На компьютере небрежные формы, заметки и пятна со страницы альбома для зарисовок превращаются в образ, который мог бы появиться из студии Джорджа Лукаса Industrial Light & Magic.

В бюро Кана, еще до появления компьютеров, мы иногда восхищенно шутили над Ромальдо Джургола, выдающимся архитектором, близким к Кану. У него были золотые руки. Он рисовал настолько хорошо, что все что угодно выглядело восхитительно. Свет, тени, деревья, блики на окнах, фигуры, движущиеся снаружи, – все это было само совершенство. Можно было почти почувствовать легкий бриз летнего полудня и вдохнуть аромат жасмина. Но идеальное изображение может быть обманчивым и приукрашивать действительность.

Мой рисунок к проекту Микве-Исраэль, сделанный во время работы подмастерьем у Кана, 1963 г.

Луис Кан стремился участвовать во всех этапах разработки архитектурного проекта. Стадия рисунка углем – «эмбриональная», придание формы. Стадия рисунка пером – проработка во всех подробностях. Стадия конструирования – соединение материалов, изучение макетов, и в результате – изменение чертежей. Наконец, Кан лично вникал в процесс строительства вплоть до мельчайших деталей и принимал решения на всех его стадиях.

* * *

В бюро Кана прошел счастливый и плодотворный год. В свободное время я также участвовал в других проектах – вне бюро, однако не выходя из его тени. Был объявлен конкурс на перестройку центра Тель-Авива. Кан был членом жюри, поэтому никто из его компании не мог участвовать. Но Дэвид, Анна и я решили разработать план для Тель-Авива просто в качестве тренинга, даже при том, что мы не могли выдвинуть его на рассмотрение. Нами руководили представления о том, как новый город мог бы расти – органично и в то же время рационально. Мы думали о гномоническом росте, таком же, как рост раковины наутилуса, которая увеличивается без замещения частей, сформированных на более ранних этапах существования. Кроме того, я был увлечен дальнейшим продвижением идей, разработанных в моей дипломной работе, и превращением их в нечто реальное.

Также в свободное время, помня о своем дипломном проекте, я начал разрабатывать план жилой застройки для палестинских беженцев в городе, который, по моему замыслу, можно было построить в Египте рядом с пирамидами Гизы. Сейчас это кажется чистой фантазией, и я признаю, насколько бестактными и даже грубыми были эти благие намерения иностранца, решившего, что у него есть ответы на все вопросы. Но тогда я отнесся к идее и возможности ее продвижения очень серьезно. Я сделал несколько планов и послал их принцу Садруддину Ага-хану, который в то время был Верховным комиссаром ООН по делам беженцев. Я также написал обращение, в котором просил о встрече. Не помню, чтобы я получил ответ, но рисунки у меня сохранились.

Недавно я просматривал материалы в архивах Кана, которые не видел много лет, а некоторые – никогда. Вдруг обнаружился – я о нем совсем забыл – проект водостоков, который я разработал для Института имени Солка. Я также предложил сориентировать здание Индийского института управления так, чтобы обеспечить больше тени и чтобы лицевая сторона была обращена к преобладающим ветрам, и это предложение было принято. В архивах Кана я обнаружил его личный настольный календарь, где на странице с датой моего первого интервью было написано «Моше Сафди». Также я нашел оригинал рекомендательного письма, написанного Бланш Лемко ван Гинкель.