Если бы стены могли говорить… Моя жизнь в архитектуре

Рекомендация Бланш Лемко ван Гинкель, судя по всему, подействовала: Кан согласился встретиться со мной. Я поехал в Филадельфию в апреле 1962 года, и Кан пригласил меня к себе в офис. Это было воскресное утро, но в помещении работали несколько человек. Кану предстояла операция по удалению катаракты, и линзы в его очках казались невероятно толстыми. Я привез с собой чертежи к дипломной работе. Мы открыли их, и Луис Кан внимательно рассматривал каждый лист, переворачивая их друг за другом. А потом он сказал: «Хорошо. Я ложусь на операцию. Вы можете приступать в сентябре». Я ликовал.

Благодаря тому что работа начиналась в сентябре, лето оставалось свободным. По окончании университета меня наградили еще одной стипендией на зарубежную поездку, и ею было необходимо воспользоваться. Мы с Ниной купили «пежо» и, оставив годовалую Тааль под присмотром моих родителей, отправились в двухмесячную поездку через север США к побережью Калифорнии, в Мехико и на полуостров Юкатан, а потом, проехав вдоль побережья Мексиканского залива и через Глубокий Юг, возвратились домой в Монреаль. Поездка на 403-й модели «пежо» 1959 года выпуска, конечно, была ошибкой. Машина часто ломалась, а детали к ней в США были редкостью. У американцев даже не было метрических инструментов. На обратном пути мы повстречались с членом ку-клукс-клана, который владел автозаправочной станцией в Алабаме, где нашу машину починили после самой серьезной поломки. Этот человек не любил евреев, но ему нравились израильтяне: он думал, что израильтяне – это нечто другое.

Фрагмент настольного календаря Кана, апрель 1962 г., с отметкой о нашей встрече – случайная находка в архивах Луиса Кана

Мы с Ниной приехали в Филадельфию в сентябре. Когда я начал работать в бюро Кана, мне было двадцать три года, я был самым молодым сотрудником и единственным, кто не учился у Кана и не знал его много лет. Я с головой погрузился в работу – ее было очень много. Кан в то время разрабатывал проект синагоги Микве-Исраэль в Филадельфии, который так и не был реализован. Он получил заказ в Индии на создание проекта Индийского института управления в Ахмадабаде – это здание будет построено. Луис Кан был также глубоко вовлечен в разработку проекта Института биологических исследований имени Дж. Солка в Ла-Хойе, штат Калифорния, которому предстояло стать одним из его знаковых достижений.

У Кана работало двадцать пять человек, из которых двое стали моими близкими друзьями. Одной из них была Анна Тинг, возлюбленная Кана и мать его дочери Алекс. Анна Тинг – сама великолепный архитектор, и благодаря ей Кан был вовлечен в ряд проектов, в которых исследовалась геометрия платоновых тел и пространственных конструкций. Другим моим другом стал Дэвид Райнхарт – выпускник Пенсильванского университета, на несколько лет старше меня, одаренный дизайнер, обладавший прирожденной способностью к созданию великолепных набросков.

Случилось так, что на меня возложили большую ответственность. Я начал работать над проектом музея Калифорнийского университета в Беркли, чтобы представить его на конкурс, в котором участвовали Кан и Анна Тинг. Потом Кан привлек меня к работе над синагогой. Возможно, на его решение повлияло то, что я был израильтянином. Меня пригласили участвовать во встречах с клиентом и тесно сотрудничать с Аланом Леви, менеджером этого проекта. Это был невероятный опыт. В таком маленьком бюро удавалось впитывать все. Я мог общаться с инженерами и обсуждать детали строительства с гораздо более опытными архитекторами. Я научился делать более точные и изящные рисунки. В архитектуре требуется точность – необходимо гарантировать, что чертежи, рисунки, цифры и обозначения совершенно понятны, и при этом презентации выглядят привлекательно для клиентов. И это одна из причин, почему так сложилось исторически, что у архитекторов изящный почерк. Переживет ли эта традиция эпоху компьютеров – никто не знает.

Луис Кан. Набросок синагоги Микве-Исраэль, строительство которой планировалось в Филадельфии, 1963 г.