Если бы ты был здесь

Но я не вижу, чтобы ее взор затуманился. Обычно именно этим отличаются пациенты с деменцией. Скорее наоборот, я читаю в ее глазах воспоминания об отношениях, которые были не такими, какими могли бы быть, даже если причина этого ей неясна.

Она моргает, глядя на окружающие ее вещи, явно недоумевая, как она умудрилась угодить в это место.

Моя вина ничуть не меньше.

Я потратила столько времени на размышления о том, насколько мы с мамой разные, но никогда не задумывалась: а что же у нас общего?

– Я устала, – признается мама.

– Тебе стоит прилечь, – отзываюсь я, начиная складывать плед.

– Спасибо за визит, – вежливо говорит она.

– Спасибо, что позволила тебя навестить, – отвечаю я так же вежливо. – Не забудь задвинуть защелку.

Я жду, пока она вернется в свою комнату, но даже за эти несколько секунд мама забывает запереть дверь на веранду. Я могу повторять ей об этом миллион раз, но она, вероятно, все равно не запомнит.

Я жду такси и тихонько посмеиваюсь над своей глупостью. Раньше я думала, что вернулась в этот мир, чтобы дать маме второй шанс.

Теперь я начинаю думать, что я здесь для того, чтобы она могла дать второй шанс мне.

Каждый вечер в семь часов жители Нью-Йорка высовываются из окон и стучат кастрюлями и сковородками в знак поддержки так называемых работников ковидного фронта. Иногда Финн слышит этот стук, когда возвращается с работы домой.

В такие дни он заходит в квартиру, раздевается, принимает душ, а затем направляется прямо к шкафчику над холодильником, достает бутылку виски «Макаллан», наливает себе в стакан и иногда даже не разговаривает со мной, пока не выпьет.

Я и не знала, что Финн любит виски.

Каждый вечер он наливает себе чуть больше, чем вчера. Однако всегда оставляет достаточно, чтобы хватило на следующий вечер. Иногда он вырубается прямо на диване, и мне приходится помогать ему добраться до кровати.

Днем, пока Финн на работе, я забираюсь на табуретку и достаю бутылку «Макаллан». Я выливаю немного виски в раковину. Чтобы не вызвать подозрений и одновременно защитить Финна от него самого.

К концу мая мы перестаем мыть продукты с мылом и ждать два дня, прежде чем вскрыть конверт с почтой. Однако мы по-прежнему сторонимся других людей и боимся подхватить вирус от соседа, пробегающего мимо нас во время своей тренировки. Я начинаю получать пособие по безработице, положенное мне по закону после сокращения в «Сотбисе», но оно, конечно, не покрывает аренду, хотя прежде мы с Финном делили ее поровну.

Иногда мне кажется, будто я схожу с ума от этой ковидной рутины, и тогда приходится напоминать себе о том, как мне повезло, ведь я не умерла. Я брожу по форумам в поисках других людей, которые выжили после тяжелого течения болезни, но даже недели спустя сражаются с последствиями вируса. Они жалуются, что врачи лишь разводят руками на их симптомы, не имея ни сил, ни знаний для оказания помощи. Я читаю статьи о женщинах, разрывающихся между работой и домашним обучением своих детей, которое отныне проходит в онлайн-формате. Иногда я натыкаюсь на жалобы о том, что работникам «передовой» платят слишком мало за то, что они каждый день рискуют заразиться. Я вижу, как Финн, шатаясь, возвращается домой после долгой смены, не в силах забыть об увиденном в этот день. Иногда мне кажется, что весь мир затаил дыхание. Если мы не задохнемся, то скоро все потеряем сознание.

Одну из суббот, когда у Финна выдается выходной, мы решаем посвятить генеральной уборке, а также стирке белья и разбору накопившейся почты. Мы играем в «камень-ножницы-бумага», чтобы определить, кому достанется та или иная работа по дому. Мне выпадает чистка туалета, в то время как Финну достается разбор почты – он роется в грудах конвертов, сложенных неаккуратной стопкой на кухонном столе, в поисках счета за кабельное телевидение и банковских выписок. Каждый раз, проходя мимо него, я испытываю чувство стыда. Обычно мы делим расходы за коммунальные услуги и арендную плату пополам, но, поскольку мои доходы сократились до минимума, он теперь берет почти все расходы на себя.

Я замечаю, как Финн собирает в охапку глянцевые журналы, выуженные из груды счетов, и бросает их в коробку из-под пачек молока, которую мы используем в качестве мусорного ведра.

– Ума не приложу, почему они продолжают приходить, – бурчит он. – Эти брошюры различных колледжей.

– Погоди… – Я откладываю мокрую тряпку и вынимаю всю пачку из коробки. – Они для меня. – Я встречаюсь с Финном взглядом. – Я подумываю вновь пойти учиться.

Он с недоумением смотрит на меня:

– Зачем? У тебя уже есть степень магистра в сфере истории искусств.

– Я хочу сменить профессию, – поясняю я. – Мне нравится арт-терапия.

– И чем ты собираешься платить за обучение? – спрашивает Финн.

Вопрос меня задевает.

– У меня есть кое-какие сбережения… – наконец отвечаю я.

Финн молчит, но в его взгляде неявно читается: «К тому времени, когда все это закончится, от них может ничего не остаться».