Если бы ты был здесь

– Тебе легко говорить. – Я прижимаю руку ко лбу. – Все бессмысленно, Родни. Все. Я знаю, Финн считает, что я не должна делать резких движений, поскольку со мной столько всего произошло… Вместо чего-то нового я должна обратиться к чему-то комфортному и хорошо знакомому.

Родни смотрит на меня в недоумении:

– Боже мой! С тобой прежде не случалось ничего плохого, так ведь?

– Это не так, – хмуро отзываюсь я.

– Конечно, твоя мать не очень-то хотела знать о твоем существовании, но ведь папа в тебе души не чаял. Но может, тебе, скажем, пришлось пойти не в тот колледж, о котором ты мечтала? Возможно, тебе прилетало за то, что ты белая, но вряд ли это могло выбить почву у тебя из-под ног. И вот ты подхватила ковид и теперь понимаешь, что иногда случается дерьмо, которое ты не в силах контролировать.

Я чувствую, как во мне клокочет гнев.

– К чему ты клонишь?

– Ты ведь в курсе, что я из Луизианы, – отвечает Родни. – И что я черный и голубой.

– Это трудно не заметить, – парирую я с кривой ухмылкой на губах.

– Я долгое время притворялся тем, кем меня хотели видеть другие, – говорит он. – Тебе не нужен хрустальный шар, дорогая. Тебе нужно хорошенько присмотреться к настоящему моменту.

У меня отвисает челюсть.

Родни усмехается:

– У Рианны на меня ничего нет.

К концу мая карантинные меры наконец смягчают. По мере улучшения погоды на улицах становится все оживленнее. Хотя разница все-таки чувствуется – все носят маски, рестораны обслуживают посетителей только на открытом воздухе, – но Нью-Йорк уже меньше похож на демилитаризованную зону.

С каждым днем мои силы крепнут. Я могу подниматься и спускаться по лестнице, не делая остановок на отдых. Пока Финн работает, я прогуливаюсь от нашего дома в Верхнем Ист-Сайде до Центрального парка, потихоньку растягивая свой путь от парка на юг или запад. Все больше людей решаются выходить на улицы, поэтому я подстраиваю свои прогулки под всеобщее расписание и стараюсь выходить из дому незадолго до рассвета или до заката, пока остальные завтракают или обедают. И хотя даже в это время на улицах не безлюдно, народу значительно меньше, чем в другое время дня, а потому мне проще соблюдать социальную дистанцию.

Как-то утром я надеваю легинсы с кроссовками и отправляюсь к водохранилищу в Центральном парке. Это мой любимый маршрут, потому что он будит во мне воспоминания об одном водоеме в зарослях кустарника. Если закрыть глаза, то очень легко принять пение вальдшнепов и воробьев за голоса вьюрков и пересмешников.

Однако внезапно пение птиц прерывается восклицанием, явно обращенным ко мне:

– Диана, вы ли это?

На беговой дорожке я вижу Китоми Ито в черном спортивном костюме, пестрой маске и фирменных фиолетовых очках.

– О, здравствуйте! – Я делаю шаг вперед, но тут же вспоминаю, что нам нельзя ни жать руку, ни обнимать другого человека. – Вы все еще здесь.

– Пока не сбросила с себя смертную оболочку, нет, – отвечает она сквозь смех.

– В смысле, вы так и не переехали.

– И это тоже. – Китоми кивает в сторону одной из парковых троп. – Прогуляемся?

Мы идем с Китоми по тропинке, соблюдая дистанцию шесть футов.

– Признаться, я думала, что к этому моменту уже получу от вас хоть какую-то весточку, – говорит Китоми.

– Меня сократили, – объясняю я. – «Сотбис» уволил почти всех своих сотрудников.

– Что ж, это объясняет, почему никто не ломится в мою дверь, требуя отдать картину. – Китоми слегка наклоняет голову. – Разве наш аукцион был назначен не на май? – (Так и есть, однако я о нем совершенно забыла.) – Должна признаться, я безмерно благодарна за отмену аукциона по Тулуз-Лотреку. Вот уже сколько недель я живу в своей квартире с ним вдвоем. Без него мне было бы очень одиноко.

Я понимаю, о чем она говорит. В конце концов, я тоже смотрю на искусственное водохранилище, представляя себе лагуну на Галапагосских островах. Я могу закрыть глаза и слышать, как плещется в воде Беатрис, а Габриэль дразнит меня за нерешительность.

Я вспоминаю, как буквально за день до болезни навещала Китоми в ее пентхаусе.

– Вы успели переболеть ковидом? – спрашиваю я и тут же заливаюсь краской; хорошо, что под маской этого не видно. – Простите за назойливость. Просто… я-то им переболела. На следующий же день после нашей встречи меня увезли в больницу. Я боялась, что могла вас заразить.

Китоми внезапно останавливается.

– У меня пропали вкус и обоняние примерно на неделю, – признается она. – Но это произошло в самом начале пандемии, когда еще никто не знал, что ковид проявляется именно так. Других симптомов – жара или боли – не было. Я сдавала анализ на антитела, и они у меня есть. Так что, видимо, мне стоит вас поблагодарить.

– Я рада, что вы переболели ковидом в легкой форме.

– А вы… нет? – вновь слегка наклонив голову, интересуется Китоми.