Если бы ты был здесь

Мы разговариваем по телефону уже час, и это самый раскрепощающий разговор за последний месяц. Я совсем забыла, что написала ему, ведь с момента моего сообщения минула не одна неделя, но Эрик признается, что больше не пользуется Facebook. Он прекрасно понимает, что значит быть где-то в другом месте, пока лежишь на больничной койке; что значит не сомневаться в реальности людей, которых я там встретила. Это не просто презумпция невиновности – он презирает ограниченность людей, не способных познать то, что знаем мы.

– Я испытал то же самое, – говорит Эрик. – Мы с женой прожили в Кентвуде пять лет.

– Как ты вернулся обратно?

– Как-то вечером мы, как обычно, смотрели по телевизору «Рискуй!»[69] и я ел мороженое. Внезапно ложка начала проходить сквозь ведерко. Я испугался не на шутку! Как будто это была ложка-призрак или что-то в этом роде. Я не мог отвести от нее глаз. Я также не мог пойти спать, поскольку у меня появилось странное предчувствие, что это только начало. – Он вздыхает. – Я не виню свою жену. Лейла думала, что я сошел с ума. Я отпросился с работы и весь день просидел, пялясь на эту ложку. Я продолжал говорить ей, что если ложка ненастоящая, то, может быть, все остальное тоже ненастоящее. Она умоляла меня вызвать врача, а когда я отказался, уехала к своей маме вместе с Майей. – На какое-то время Эрик замолкает. – С тех пор я их больше не видел.

– А что случилось с ложкой?

– В конце концов она стала ярко-красной, как уголь. Я дотронулся до нее и обжег руку. Было чертовски больно! Я начал кричать, и внезапно комната исчезла, как будто была сделана из бумаги, и все, что я слышал, – это чьи-то крики, и все, что я чувствовал, – это жуткая боль. Я открыл глаза и увидел фельдшера, который колотил меня в грудь, веля мне оставаться в живых.

Я чувствую, будто у меня комок в горле.

– А что было потом? После того, как ты вернулся?

– Ну… тебе ли не знать. Мне никто не поверил.

– Даже твоя семья?

Эрик отвечает не сразу.

– У меня была невеста, – признается он. – Но мы расстались.

Я пытаюсь что-то сказать, но слова застревают у меня в горле.

– Ты знаешь, что такое ОСП? – спрашивает он.

– Нет.

– Околосмертные переживания, – поясняет Эрик. – После выписки из больницы я одержим идеей узнать о них побольше. Это когда кто-то, находясь без сознания, словно бы воспаряет над своим телом, или видит человека, который умер много лет назад, или что-то в этом роде. Десять или двадцать процентов людей испытывают их после несчастного случая или остановки сердца.

– Я читала на Facebook об одном фермере, – говорю я взволнованно, – который клялся, что во время шунтирования, находясь под наркозом, он видел, как хирург танцевал победный танец. Фермер рассказал об этом после операции, и врач был крайне удивлен, потому что во время операции действительно исполнял подобные движения, давая медсестрам указания.

– Ага, это оно самое, – соглашается Эрик. – ОСП испытываются во время остановки сердца, когда мозг неактивен. Ты когда-нибудь видела МРТ человека на последней стадии альцгеймера?

Я чувствую, как мурашки пробегают у меня по спине.

– Нет.

– На нем отлично видны повреждения мозга. Однако нередко незадолго до смерти пациенты с деменцией начинают мыслить ясно и общаться как нормальные люди. Даже несмотря на то, что их мозг сильно поврежден болезнью. Это называется предельной ясностью сознания, и медицинского объяснения этому явлению нет. Вот почему некоторые неврологи считают, что ОСП необязательно говорит о нарушении мозговой деятельности. Большинство людей думают, что кора головного мозга играет очень важную роль в осуществлении высшей нервной деятельности, но что, если это не так? Что, если это всего лишь фильтр и во время ОСП мозг немного отпускает поводья?

– Расширение сознания, – соглашаюсь я. – Как ЛСД-трип.

– Не совсем, – возражает Эрик. – ОСП гораздо точнее и детальнее.

Неужели это правда? Неужели человек может осознавать что-то, когда его мозг в отключке?

– Но… если сознание не является продуктом мозговой деятельности, то откуда оно берется? – спрашиваю я.

– Ну, если бы я знал, то не работал бы курьером по доставке воды в офисы, – смеется мой собеседник.

– Так вот чем ты сейчас занимаешься? Изучаешь неврологию на досуге?

– Ага, – соглашается Эрик, – в свободное от интервью время. Не могу передать, как это здорово – беседовать с кем-то, кто не считает меня сумасшедшим.

– Тогда зачем ты даешь эти интервью?

– Чтобы разыскать ее, – просто отвечает он.

– Думаешь, твоя жена – не плод твоего воображения?

– Я это знаю наверняка, – уверенно говорит Эрик. – Как и наша с ней девочка. Иногда я слышу ее смех, но, когда оборачиваюсь на звук, ее нигде нет.

– Ты ездил в Кентвуд?

– Дважды, – отвечает он. – И непременно поеду вновь, как только снимут карантин. А ты разве не хочешь их найти? Того парня и его дочь?

У меня перехватывает дыхание.

– Не знаю, – признаюсь я. – Я должна быть готова к возможным последствиям.

Эрик потерял невесту, он все понимает.

– До несчастного случая я был католиком.

– Я читала об этом.