Если бы ты был здесь

– Тебя просто что-то отвлекло. – Мне самой удивительно слышать, что я оправдываю собственную мать.

– Я была настроена очень решительно, – возражает она. – Если меня не будет рядом, то я не совершу тех ошибок, что могла бы совершить. Твой отец… Он был уверен, что позаботится о тебе лучше меня.

Я не свожу с мамы глаз. Я вдруг осознаю: мне всегда казалось, что я была помехой в ее карьере, что фотография была для нее значительно привлекательнее материнства. Я и представить себе не могла, что она была таким неуверенным в себе родителем.

– Меня часто спрашивали, почему я фотографирую катастрофы, – продолжает мама. – У меня была заготовлена куча стандартных ответов: чтобы пробудить в людях определенные чувства, чтобы заставить их помнить о случившемся, чтобы очеловечить страдания. Но в основном я снимала всякие ужасы, чтобы напомнить себе, что не одна я такая ужасная.

Я понимаю всю разницу между тем, чтобы тянуться к чему-то, и тем, чтобы убегать от чего-то, что пугает тебя до смерти.

– Я прощаю тебя, – говорю я, и внутри у меня все переворачивается.

Сначала карьера, потом деменция отобрали у меня маму, почти ничего не оставив мне от нее. И все же лучше что-то, чем ничего. Я возьму все, что будет в моих силах.

– Помнишь, как мы с папой отправились вместе с тобой на съемки торнадо? – спрашиваю я.

Мама хмурится, ее взор затуманивается.

– А я помню, – тихо отвечаю я.

Может быть, этого достаточно. Это не то же самое, что совместные приключения и вычеркивание пунктов из списка. Однако тот, с кем мы провели хотя бы немного времени вместе, поможет вспомнить это время, когда память начнет подводить.

Мама заходится в кашле и откидывается на подушки. Когда она вновь поднимает на меня глаза, в них что-то меняется. Из трехмерного пейзажа они превращаются в нарисованный фон. За ними нет ничего, кроме беспокойства.

– Нам нужно подняться повыше, – говорит мама.

Интересно, где она сейчас? В какое время и в каком месте? Я надеюсь, что оно более реально для нее, чем здесь и сейчас. Что в конце концов именно там она и решит остаться.

Я представляю, как ее существование сжимается до укола булавкой, до дырочки в ткани вселенной, перед тем как ей предстоит прыгнуть в другую жизнь. Кажется, мама начинает потихоньку засыпать. Я осторожно снимаю с нее очки, дотрагиваюсь до мягкой выпуклости ее щеки, до ее тонкой, как бумага, кожи. Я кладу ее очки рядом с романом в мягкой обложке на тумбочку и замечаю краешек старой фотографии, торчащий между страницами.

Я не знаю, какая сила заставляет меня открыть книгу и посмотреть, что за фотография служила маме закладкой в книге.

Это жуткое фото моей мамы, на котором она еще совсем молоденькая. Верхняя часть ее головы не попала в кадр, а широкая улыбка не попала в фокус. Она словно бы тянется к чему-то…

Или к кому-то.

Ко мне.

Я вспоминаю, как снимала на мамин фотоаппарат, когда была совсем маленькой.

Вот. А теперь попробуй ты.

Должно быть, я издала какой-то тихий звук, потому что мама смотрит на меня в ужасе.

– Я вас знаю? – спрашивает она.

Я незаметно кладу фотографию в карман.

– Да, – отзываюсь я. – Мы старые друзья.

– Хорошо, – уверенно произносит она. – Потому что мне кажется, я не справлюсь в одиночку.

Я думаю о медперсонале, который может зайти к маме в любой момент. Я думаю о том, смогу ли, если вновь подхвачу этот вирус, выжить во второй раз.

– Ты не обязана делать это в одиночку, – говорю я маме.

Я осознаю, как сильно опаздываю домой, только когда сажусь в такси и вижу кучу сообщений от Финна на телефоне и шесть пропущенных вызовов.

– Где ты была? – спрашивает он, хватая меня за руку ровно в тот момент, как я переступаю порог. – Я думал, с тобой случилось что-то ужасное.

«Так и есть», – про себя говорю я.

Я ставлю на пол ящик с инструментами, который захватила с собой из дома.

– Я потеряла счет времени, – объясняю я. – У моей мамы диагностировали ковид. В «Гринс» началась эпидемия. Мне сказали, что я не могу с ней увидеться.

Пальцы Финна сжимаются на моей руке.

– Боже, Диана, чем я могу помочь? Как тебе, должно быть, тяжко, что ты не можешь ее повидать… – (Я молча отвожу взгляд.) – Диана?..

– Она умирает, а я в свое время подписала отказ от реанимации. Шансов на то, что она поправится, практически нет. – Я ненадолго замолкаю. – Никто не знает, что я была у нее в комнате.

Пока. В конце концов кто-нибудь заметит щель в пластике веранды.

Финн отпускает мою руку и отходит:

– Ты была в комнате пациента с положительным тестом на ковид?

– Она не просто какой-то пациент…

– Без маски?..

– Да, я сняла свою маску, – признаюсь я. Теперь мне это кажется смешным. Рискованным. Натуральное самоубийство. – Иначе она бы испугалась и не узнала меня.

– У нее деменция, она и так бы тебя не узнала, – возражает Финн.

– Я не собиралась говорить с ней в последний раз с надетой на лицо маской! – взрываюсь я.

На его лице дергается мускул.

– Ты хоть понимаешь, что натворила? – Он проводит рукой по волосам и принимается расхаживать взад-вперед. – Как долго ты пробыла у нее?

– Часа два, может, три…