Если душа родилась крылатой

О, когда б, здраво и поґпросту:

Просто — холм, просто — бугор...

(Говорят, тягою к пропасти

Измеряют уровень гор).

В ворохах вереска бурого,

В островах страждущих хвой...

(Высота бреда — над уровнем

Жизни.)

— Наґ же меня! Твой...

Но семьи тихие милости,

Но птенцов лепет — увы!

Оттого что в сей мир явились мы —

Небожителями любви!

6

Гора горевала (а горы глиной

Горькой горюют в часы разлук),

Гора горевала о голубиной

Нежности наших безвестных утр.

Гора горевала о нашей дружбе:

Губ непреложнейшее родство!

Гора говорила, что коемужды

Сбудется — по слезам его.

Еще говорила гора, что табор —

Жизнь, что весь век по сердцам базарь!

Еще горевала гора: хотя бы

С дитятком — отпустил Агарь!

Еще говорила, что это — демон

Крутит, что замысла нет в игре.

Гора говорила, мы были немы,

Предоставляли судить горе.

7

Гора горевала, что только грустью

Станет — чтоґ ныне и кровь и зной.

Гора говорила, что не отпустит

Нас, не допустит тебя с другой!

Гора горевала, что только дымом

Станет — чтоґ ныне: и мир и Рим.

Гора говорила, что быть с другими

Нам (не завидую тем другим!).

Гора горевала о страшном грузе

Клятвы, которую поздно клясть.

Гора говорила, что стар тот узел

Гордиев: долг и страсть.

Гора горевала о нашем горе:

Завтра! Не сразу! Когда над лбом —

Уж не memento

⁵

, а просто — море!

Завтра, когда поймем.

Звук... Ну как будто бы кто-то просто,

Ну... плачет вблизи?

Гора горевала о том, что врозь нам

Вниз, по такой грязи —

В жизнь, про которую знаем всеґ мы:

Сброд — рынок — барак.

Еще говорила, что все поэмы

Гор — пишутся — таґк.

8

Та гора была, как горб

Атласа, титана стонущего.

Той горою будет горд

Город, где с утра и доґ ночи мы

Жизнь свою — как карту бьем!

Страстные, не быть упорствуем.

Наравне с медвежьим рвом

И двенадцатью апостолами —

Чтите мой угрюмый грот.

(Грот — была, и волны впрыгивали!)

Той игры последний ход

Помнишь — на исходе пригорода?

Та гора была — миры!

Боги мстят своим подобиям!

Горе началось с горы.

Та гора на мне — надгробием.

9

Минут годы, и вот означенный

Камень, плоским смененный, снят

⁶

.

Нашу гору застроят дачами, —

Палисадниками стеснят.

Говорят, на таких окраинах

Воздух чище и легче жить.

И пойдут лоскуты выкраивать,

Перекладинами рябить,

Перевалы мои выструнивать,

Все овраги мои — вверх дном!

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь

Дома в счастье, и счастья — в дом!

Счастья — в доме! Любви без вымыслов!

Без вытягивания жил!

Надо женщиной быть — и вынести!

(Было-было, когда ходил,

Счастье — в доме!) Любви, не скрашенной

Ни разлукою, ни ножом.

На развалинах счастья нашего

Город встанет: мужей и жен.

И на том же блаженном воздухе,

— Пока можешь еще — греши! —

Будут лавочники на отдыхе

Пережевывать барыши,

Этажи и ходы надумывать —

Чтобы каждая нитка — в дом!

Ибо надо ведь — хоть кому-нибудь

Крыши с аистовым гнездом!

10

Но под тяжестью тех фундаментов

Не забудет гора — игры.

Есть беспутные, нет — беспамятных:

Горы времени — у горы!

По упорствующим расселинам

Дачник, поздно хватясь, поймет:

Не пригорок, поросший семьями, —

Кратер, пущенный в оборот!

Виноградниками — Везувия

Не сковать! Великана — льном

Не связать! Одного безумия

Уст — достаточно, чтобы львом

Виноградники заворочались,

Лаву ненависти струя.

Будут девками ваши дочери

И поэтами — сыновья!

Дочь, ребенка расти внебрачного!

Сын, цыганкам себя страви!

Да не будет вам места злачного,

Телеса, на моей крови!

Твеґрже камня краеугольного,

Клятвой смертника на одре:

— Да не будет вам счастья дольнего,

Муравьи, на моей горе!

В час неведомый, в срок негаданный

Опознаґете всей семьей

Непомерную и громадную

Гору заповеди седьмой!

Послесловие

Есть пробелы в памяти, бельма

На глазах: семь покрывал...

Я не помню тебя — отдельно.

Вместо чеґрт — белый провал.

Без примет. Белым пробелом —

Весь. (Душа, в ранах сплошных,

Рана — сплошь.) Частности мелом

Отмечать — дело портных.

Небосвод — цельным основан.

Океан — скопище брызг?!

Без примет. Верно — особый —

Весь. Любовь — связь, а не сыск.

Вороной, русой ли масти —

Пусть сосед скажет: он зряч.

Разве страсть — делит на части?

Часовщик я, или врач?

Ты — как круг, полный и цельный:

Цельный вихрь, полный столбняк.

Я не помню тебя отдельно

От любви. Равенства знак.

(В ворохах сонного пуха:

Водопад, пены холмы —

Новизной, странной для слуха,

Вместо: «я» — тронное: «мы»...)

Но зато, в нищей и тесной

Жизни — «жизнь, как она есть» —

Я не вижу тебя совместно

Ни с одной:

— Памяти месть!

1 января — 1 февраля 1924

Прага. Гора.

Декабрь 1939. Голицыно, Дом писателей

Поэма конца

1

В небе, ржавее жести,

Перст столба.

Встал на назначенном месте,

Как судьба.

— Беґз четверти. Исправен?

— Смерть не ждет.

Преувеличенно-плавен

Шляпы взлет.

В каждой реснице — вызов.

Рот сведен.

Преувеличенно низок

Был поклон.

— Беґз четверти. Точен? —

Голос лгал.

Сердце упало: что с ним?

Мозг: сигнал!

Небо дурных предвестий:

Ржавь и жесть.

Ждал на обычном месте.

Время: шесть.

Сей поцелуй без звука:

Губ столбняк.

Так государыням руку,

Мертвым — так...

Мчащийся простолюдин

Локтем — в бок.

Преувеличенно нуден

Взвыл гудок.

Взвыл, как собака взвизгнул,

Длился, злясь.

(Преувеличенность жизни

В смертный час.)

То, что вчера — по пояс,

Вдруг — до звезд.

(Преувеличенно, то есть:

Во весь — рост.)

Мысленно: милый, милый.

— Час? Седьмой.