Если любишь – отпусти

Некоторое время Эля молчала. Может, зря она так отреагировала на эти объятия? Может, Шурка не виноват? Хотя… Вот как бы она обнималась с другим парнем? Или даже с Левкой – он давно смотрит на нее влюбленными глазами. Когда в окно шлепнулся еще один снежок, в душе Эли созрела уверенность, которая так быстро заполонила душу, что сомнениям в Шуркиной вине не осталось места: он знал, что делал, он хотел это сделать, он и дальше будет обнимать кого захочет. А раз так – он лгал, что любит, лгал, что она самая замечательная девушка в мире, лгал, что мечтает жить с ней до последнего дня. Лгал, что они будут счастливы. Зачем он это делал? Зачем сначала построил их мир, а потом взял и разрушил? Разрушил так жестоко! Нет, нет, она не сможет простить его, никогда! Она его больше не любит – и точка.

Снова снежок в окно… Нет, она его крепко любит, потому что ей все еще больно. Так крепко, что любовь эта может ее убить. Да, Шурка может лишить ее жизни по-настоящему, убить обманом, предательством, нелюбовью. Неужели он этого не понимает? Пусть бросает снежки, но она не вернется к нему. Никогда. Она не хочет, чтобы ее жизнь зависела от каких-то там Шуриков и Нин, и вообще ни от кого. Лучше всю жизнь прожить без любви, чем все время трястись над ней. Пусть другие трясутся, а она – ни за что. Она больше никогда не влюбится! Никогда!

Она посмотрела на маму, растерянную, с опущенными плечами, на тетю Полю, в глазах которой стояли слезы, и пошла к окну. До него было каких-то три метра, но на этом коротком пути она должна принять решение, самое важное решение в ее жизни, ведь нет ничего важнее любви. Она должна решить, как ей жить теперь. Одно дело думать, а другое – сказать «Прощай».

К горлу подступил ком. Еще два шага – и она увидит Шурку. Любимого, родного… И тут услужливая память снова возвращает ее в темноту коридора, она снова слышит чуть впереди справа шорохи, вздохи. Понимает, что какая-то парочка нашла здесь уединенное пристанище, инстинктивно, чтобы на помешать, не спугнуть, ступает на цыпочках и краем глаза видит подол белого платья, а на его фоне… На фоне платья темный силуэт… Это ноги Шурика, она узнает их среди тысяч и тысяч ног. Эля вскрикивает, и они, мгновение назад страстно прижимавшиеся друг к другу, отскакивают, Нина ударяется коленом о вешалку и стонет. Горло Эли сдавливает невидимая рука, она ловит ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Под упрашивания Шуры не дурить она тянет из кучи одежды свое пальто и бежит вниз по лестнице, а вслед ей, отскакивая от стен, катится:

– Эля! Вернись!

И приглушенное Нинкино:

– Да пусть уходит!

Увидев в окне Элю, Шура улыбнулся во весь рот, подпрыгнул и энергично замахал руками. Она хочет открыть окно, но это невозможно – все, кроме форточек, законопачено и заклеено на зиму. Чтобы открыть форточку, надо забраться на подоконник. Но она не будет этого делать. Однако так все оставлять нельзя, все надо разрешить сейчас, немедленно. Эля идет к письменному столу, вынимает из ящика листок, читает последний раз: «Пока мое сердце бьется, оно твое. Шурка», – ниже приписывает: «Между нами все кончено», – берет из горшка с геранью камешек, заворачивает в бумагу и бросает в форточку. Бросила – как отрезала. Форточку закрыла, сняла пальто, еще немного погрелась у печки под печальными взглядами мамы и тети Поли и пошла в свою комнату.

Шурка пришел утром. С тортом. Эля к нему не вышла. Он оставил записку: «Эля, прости меня, ты все неправильно поняла. Мы с Ниной просто разговаривали. Эля, я очень тебя люблю. Пожалуйста, я должен поговорить с тобой. Я приду в три часа. Всегда твой Шурка».

Эля написала: «Я тебе не верю, между нами все кончено», – отдала записку маме и ушла в кино. На комедию «Девушка с характером». Сама. Вернувшись из кино, она в подъезде наткнулась на Шурку. Он говорил, что не сможет без нее жить. Она ответила, что все это ложь.

– Иди к Нине, – посоветовала она и взялась за перила.

Он преградил ей дорогу, запрыгнув на ступеньку выше.

– Эля, не говори так, мне не нужна Нина, мне ты нужна! – Он смотрел на нее с мольбой, прижимая руки к груди.

Она склонила голову набок.

– Может, тебе это кажется? Может, тебе всего лишь казалось, что ты любишь меня? – бодрым, насмешливым голосом спросила она, а ее сердце в эти мгновения разрывала ревность.

Вдруг все поплыло перед глазами Эли: и перила, уходящие вверх, и стена, выкрашенная в синий цвет, и крутая, со щербинками, мраморная лестница. Она тряхнула головой и еще крепче вцепилась в перила – делала все, что было в ее силах, чтобы ни жестом, ни голосом, ни взглядом не выдать свою боль, отчаяние и любовь.

Шура смотрел на нее и молчал.

– Вы предали меня, – сказала она громко, – ты и Нина. Вы унизили меня, вы смеетесь надо мной, все смеетесь…

Ох, как ей больно!

– Эля… – в его голосе звучала мольба, и такая же мольба была в глазах, – что я должен сказать, чтобы ты простила меня?

– Мне не нужны слова, я им не верю! – в сердцах бросила Эля и побежала вверх по лестнице.