Если о нас узнают

– Мы – группа. Мы жертвуем ради друг друга. Посмотри на Джона и Энджела. Как ты и сказал, они тоже недовольны. Но они терпели все это ради нас.

– И это неправильно.

– Правда? – спрашивает Зак. – Это мы должны быть жертвами?

– Жертвовать можно, пропустив вечеринку или быть в разлуке с семьей дольше, чем ты хочешь. А не терять себя.

– Ну, может быть, это слишком оптимистично, – говорит Зак. – Я тоже шел на жертвы. Это не мой стиль музыки. Я вырос, сочиняя свои песни и слушая свою музыку. Я не напрашивался в бойз-бэнд. Наше выступление в лагере было задумано просто для развлечения. Потом все начало происходить так быстро, у нас появилось название группы, у Джеффа были на нас планы, вы с парнями были так взволнованы, и я понял, хей, это не то, чего я хочу, но теперь я в этом замешан. Ведь если я сосредоточусь на том, чего хочу, мы все проиграем. Так что я смирился с этим. Я спросил Джеффа, можно ли написать несколько песен, и даже попытался написать так, чтобы ему понравилось, но ничего не вышло. Я лишь имею право подписаться под ненавистной песней, к которой даже не приложил руки, и это мой утешительный приз.

Я снова и снова прокручиваю в голове его слова, дабы убедиться, что правильно его расслышал.

– Подожди, ты… не хочешь быть в группе?

– Это не имеет значения.

– Нет, имеет, – возражаю я. – Если ты не хочешь быть в этой группе, то и не нужно.

Он выглядит раненым.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Нет. Я не хочу, чтобы ты отдавал всю свою жизнь ради того, что делает тебя несчастным, только из-за того, что остальные нуждаются в тебе.

– Это не делает меня несчастным. Я просто хотел бы быть автором песен. И писать музыку в своем стиле.

– Хорошо, но «не несчастный» – это уже плохо.

– Я в порядке.

– Итак, ты хочешь остаться в группе? Ты счастлив?

Он пожимает плечами.

– Что это значит? – спрашиваю я.

– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я тебе сказал.

Ни хрена себе, просто получить ответ от Зака – это мучение.

– Скажи, чего хочешь ты.

– Я не знаю, хорошо? Не знаю, чего хочу. Я еще не думал об этом.

– Ну, мне нужно, чтобы ты пошел и подумал, – говорю я. – Потому что я боюсь, что однажды приму неправильное решение от твоего имени. И еще, для меня действительно важно, чтобы ты заботился, глубоко заботился о наших отношениях и о том, что будет дальше. Мы должны быть вместе, даже если все станет запутанным. Если ты прямо сию секунду скажешь мне, что никогда не захочешь делать каминг-аут, это прекрасно, и мы с этим разберемся. Вместе.

– Я забочусь о тебе, – говорит он. – И я забочусь о наших отношениях.

– Хорошо, но, честно говоря, тебе нужно научиться заботиться о себе. Потому что я не хочу быть в отношениях с тем, кто воспринимает все как должное.

– Рубен…

– Кроме того, просто чтобы внести ясность, – добавляю я. – Я признаюсь всем. Не знаю как, но я это сделаю.

Я сделаю это в одиночку, без Зака, хоть и буду чувствовать себя так, словно случайно ступил в пустую шахту лифта. Если я не сделаю этого сейчас, они еще крепче запутают нас в свою паутину. И хотя мне становится дурно, зная, что Chorus настроит всех против нас, зная, что, если Джефф прав и мир отвернется от Saturday, все будет испорчено. Для нашей команды. Для Джона и Энджела. Для Зака. Даже если я буду самым эгоистичным, отвратительным человеком на планете.

Даже тогда. Я сделаю это.

– И мне не нужно разрешение Джеффа, – добавляю я, мой желудок сжимается. – Или Джона, или Энджела. Так что не вбивай себе в голову, будто если ты не признаешься, то будешь тормозить меня. Что бы ты ни решил, остаться в группе или покинуть ее, сделать каминг-аут или скрываться, или даже если тебе просто нужна моя помощь, чтобы разобраться во всем этом… Я буду здесь, и мы пройдем через это вместе. Но если ты не можешь дать мне ничего большего, чем «хочу, чтобы все ладили»? Тогда я просто… я не думаю, что смогу так…

– Хорошо, – шепчет он.

– …больше, – заканчиваю я.

Он сглатывает, и мы сидим в долгом молчании, прежде чем он находит слова.

– Значит, между нами все кончено?

Когда я услышал эти слова, меня затошнило. Мой разум теряется. Как мы пришли к этому?

– Надеюсь, что нет, – говорю я. – Просто … дай мне знать, когда поймешь, чего ты хочешь на самом деле, хорошо?

Он молча кивает.

Кажется, будто я только что уничтожил нас. И я не знаю, как это исправить.

Хуже того, я не уверен, будет ли это правильно. Потому что, даже если этот спор был вызван разочарованием и паникой, я почти уверен, что имел в виду каждое слово.

Мы заканчиваем разговор, я выхожу из кабинета, но не знаю, куда иду. В ушах звенит эхо разговора, и мой разум отказывается воспринимать происходящее.

Сейчас дома только мы с мамой; папа на работе, а мамина студия открывается для занятий только в середине дня. Пыхтящий звук в коридоре подсказывает, где она, и я следую за звуком ее тяжелого дыхания в наш домашний тренажерный зал.