Если очень долго падать, можно выбраться наверх

– Не хочу даже думать. Напилась до зеленых чертей и заблевала мне всю машину. Если на то пошло, эта девушка Памела меня интересует больше.

– Машина? У тебя появилась тачка?

– Предок отдал к последнему курсу «импалу».

– О, роскошь. Роскошь, роскошь, болезнь и гниение.

– Послушай, Папс, серьезно. В этом семестре я сажусь за книги. У меня восемнадцать часов, и я в списке.

– И что?

– И то, что я должен пробиться.

– Может когда-нибудь, слышишь, крысиный ублюдок и предатель предков,

– когда-нибудь я и спрошу тебя, зачем. Но не сейчас, ясно? Пошли к Луи.

– Его сносят.

– Что?

– Строят на его месте что-то под названием пансион «Ларгетто». Ради Бога, Папс, все меняется. Нельзя же болтаться целый год по стране, и вернуться в тот же пейзаж с теми же тараканами. Брось, пошли пить пиво в «Дыру Платона».

Наклонившись так, что тело составляет с землей шестидесятиградусный угол, и с трудом взбираясь на никогда не выравнивающийся холм, Гноссос думает о студентах, что карабкались сейчас слева и справа, глухие к зову судьбы. Возникают мастерские и магазины – на радость проходящим поколениям. Новое фотоателье, на снимках в витрине модели в драматичных позах, черный фон, освещенные снизу лица, трубочный дым, призывные взгляды: смотри на меня, я бюст Гомера. В Студенческой Прачечной снуют, путая свое и чужое белье, коротко стриженные честолюбивые юноши, студенты-шоферы радостно запрыгивают в студенческие микроавтобусы к студентам-курьерам, снег скрипит под заляпанными грязью бело-розовыми замшевыми тапочками, и у всех своя доля в общем деле. На что бы их раскрутить, думает Гноссос, вспоминая, как они с Хеффом гоняли у себя в подвале рулетку. Неожиданно скрипнула шарнирами вывеска: УНИВЕРСИТЕТ МЕНТОР, ОСНОВАН В 1894 ГОДУ. Видение усатых третьекурсников, целлулоидные воротнички, солидный, как и полагается выпускникам, словарный запас, соблюдение традиций. Переведите-ка мне на викторианский «жопа новый год»? Бывшие коровьи пастбища. Общага «Юпитер» с остроконечной крышей – знак того времени.

Миновали юрфак со его университетской готикой. Насмешка над Йелем, на самом деле, милый дворик, роскошное место для дуэлей. Головы изредка поворачиваются в его сторону, изумляясь, откуда взялось это кудрявое чучело. Новые лица, невероятные фигуры юных американских дев – невероятные даже под пальто. Избегайте моего взгляда, леди, не то прочтете в нем желание. Не перепихнуться ли с маньяком, прежде чем выходить за адвоката? Немного семени Гноссоса – вдруг муж окажется бесплодным после всех своих мартини. Вот эта, в зеленых гольфах. Где-то ее уже видел.

– Кто это, Фицгор?

– Где?

– В зеленых гольфах с мокасинами.

– Не знаю, какой-то гений социологии, кажется.

Невероятные ноги. Если б они знали, как это было давно. Софизм золотой середины. Какого черта – ее стоит запомнить.

– А это что такое?

– Новый инженерный корпус. Будут строить полный квадрат вокруг химического. Разве его еще не было, когда ты свалил?

– Точно не было. – Тонированные алюминиевые блоки, длинные пластины закаленного стекла, димаксионовые торсионы: синтетическое счастье из архитектурного мешка с подарками – одного на всех. Чистое, светлое, экономичное, функциональное, снести и за пару дней построить новое, оттащить на вертолете в Лас-Вегас – возможность уничтожения предусмотрена проектом. Поклон смерти.

Квартерон Хеффаламп сидел в «Дыре Платона» за складным лакированным столиком у музыкального автомата под пластмассовой кадкой с убогим искусственным плющом. Тощая угловатая фигура сжалась над «Красной Шапочкой», словно та собралась сбежать. Рядом девушка: прическа Жанны д'Арк и мужская одежда. Подкрасться осторожно, чтобы не заметил.

– Неужели это Хеффаламп, Фицгор? Вся морда в пене – о чем задумался, а?

Тощие, как у паука, руки-ноги взлетают в воздух, «Красная Шапочка», стукнув по столу, разливается шипучей лужей.

– Гаааааааа! – Глаза – как две недоверчивых луны.

– Совсем сдурел? Тут припрешься домой из великого похода, и некому даже руку пожать. Филистеры.

– Иисус и Мария! Так ты не сдох?!

– Фицгор мне уже сообщил.

– Пачуко в Техасе или где там еще, Овус сказал, тебя убили…

– Овус – воплощенная тяга к смерти, малыш. И не Техас, а Нью-Мексико – в Таосе сожгли бойскаута. А я зато посидел в кутузке.

– Без говна, старик. – Хефф нервно захихикал. – Все думали, тебе кранты. – Народ вокруг начал оглядываться. Фицгор засмущался, скормил музыкальному ящику монету и растворился в очереди за пивом. Жанна-д'Арк протянула руку:

– Меня зовут Джек. А ты, должно быть, Папс. – Сиплый баритон.

– Гноссос, подруга. – Удостоверившись в силе рукопожатия, сел за столик. Хеффаламп так и стоял с открытым ртом, недохихикав: огромные зубы торчат вперед, как у бобра.

– Ну и ну, – сказал он.

– Ты правда не слышал?

– Было что-то насчет Адирондаков, но точно никто не знал, да и с порядком какая-то хрень. Непонятно, то ли ты возвращался, то ли уходил.

– Я и сам не знал. Скорее – просто бежал, без этого никак. Эпифания на Норт-Бич, потом вдруг стал отражаться в чужих лицах. Главное – не потерять Исключительный статус, правда? Пришлось бежать.