Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Он замедлил шаг только раз, когда из теней появилась странная танцующая фигура: запястья свободно качались, глаза в мрачной безлунной ночи вспыхнули злобой – и пропали. Гноссос таращился на то место, где она только что была. Лысый череп? Сгорбившись от холода он пробирался по снегу. Что за черт. Semper virgini[8].

Без особого на то соизволения мембрана остается ненарушенной. Скоро, снова говорил он себе, скоро: придет любовь.

Черная распухшая депрессия накрыла его собой и всей тяжестью прорвалась внутрь – через кровь и лимфу его ночи.

3

Доброе утро, блюз. Матушка Хеффаламп. Монсиньор Путти. Первое столкновение с деканом человеков.

Тарантул.

Безглазый и мохнатый, прочно уселся во рту, протиснув сквозь сжатые губы темно-коричневую колючую ногу.

Как он туда попал? Гноссос повернул голову и попробовал сплюнуть, но тарантул увернулся и остался во рту. А что если он кусается? Кусок дымящегося сала, воткнутый мне в горло.

Он очень осторожно перевернулся, пытаясь нащупать подушку, но нашел только грязный коврик на полу. За ночь надышался пылью, и тарантул – на самом деле не тарантул, а его собственный язык.

– Пить! – Слабая попытка.

Легкое шебуршание в соседней комнате – как будто кто-то одевается – затем тишина. Усилия, которых потребовала эта хилая просьба, взболтали частицы яда, щепка едкой тошнотной боли прошибла голову от виска к виску, и он лежал тихий, словно закрытая книга, дожидаясь, когда тошнота успокоится. Двигаться очень медленно.

Подбородок упирался в ковер; Гноссос открыл один глаз и увидел чьи-то потерянные волосы, обрезки ногтей, гнутые скрепки, катыши пыли, кошачью шерсть, засохшие цветочные лепестки, шелушинку лука и мумифицированную осу. Закрыл глаз. В позвоночник вгрызался паразитический червь неизвестной породы. Спокойно.

– Хефф! – Новый всплеск боли.

Дверь из соседней комнаты отворилась, и появился Хеффаламп – босой, в джинсах, с наброшенным на шею полотенцем. В одной руке он держал стакан с пузыряшимся бромозельцером, в другой еще один стакан с налитым в него на два пальца желто-коричневым ужасом.

– Пей, – поступил безжалостный приказ.

– Гггггг, – Гноссос заглотил ледянящие пузыри.

– Никогда не мешай дурь с бухлом, – последовало нравоучение.

– Блять, какая гадость.

– На. – Виски пронесся по жилам спазматическим вихрем, раздражая перепуганные нервы и кровяные тельца. Затем – успокоительное тепло. – Лучше?

– Немного. У меня во рту, ты не поверишь.

– Ты похож на смерть.

Что-то брезжит.

– Я ее видел ночью. На Авеню Академа.

– Неужели?

– Не то лысая кошка, не то подросток.

– Пригласил бы пропустить стаканчик – через пару лет, когда ты пережрешь герыча, бедняге не придется тебя искать.

– Хватит изображать мамашу! Боже, старик, у меня что-то выросло в передней доле. Оооо.

– Можно отрезать.

Неплохая идея. Стану капустой – и никаких эмоциональных реакций.

– Почему я на полу?

– Сам захотел. Ты очень переживал из-за низколетящих самолетов. Даже вызвал монсиньора Путти, он с минуты на минуту появится. Есть будешь?

– Господи, нет. У тебя все равно нет мороженой клубники. А зачем Путти?

– Ты решил, что пришло время собороваться. Вставай давай, найдем чего-нибудь в «Дыре Платона».

– Оооооххх…

– Тут близко, старик…

– Это «Красные Шапочки», с них началось.

– И как оно в землячестве?

– Оххххххх.

– Мы так и думали. А может возьмут? Будешь у них домашним сумасшедшим.

– Болтая банку апельсинового сока «Дональд-Дак». – Собирайся, тебе разве не надо оформляться?

– О, и мне сока. Британская цаца сказала, с меня сдерут пятерку, оформление стоит бабок, а я почти пустой.

– Лимонную кислоту в бухой желудок не наливают.

– Матушка Хеффаламп.

– У тебя в рюкзаке же полно серебра.

– Откуда, старик, купоны на скидки?

– Колесико, господи, неужели забыл?

Смутные воспоминания.

– Какое колесико?

– Ты выиграл сто с чем-то баксов. Проктор Джакан, наверное, уже выписал ордер.

– Ты серьезно? В рулетку? У кого?

– Какая разница? У мекса в ковбойском костюме и у парня из менторского «Светила». Вставай, старик, вид у тебя, как у поварешки с вареной смертью.

– Сто баксов? Охххх.

– Что теперь?

– Тетка за кассой.

– Брось угрызения, одна обуза. – Хефф вытащил из мешка с грязным бельем пару заскорузлых носков. – Сходи на исповедь, что ли?

– Покаяние ложно, детка, только умножает боль. Раненые клетки просят мирра. Ты меня подкалывал насчет монсиньора Путти, да? Нафига он мне?

– Ты даже написал инструкцию. Хочешь посмотреть?

– Молитва – это все. Пост, Сатьяграха. Из глубин я взываю к тебе, Господи.

– Слушай, старик, сделай милость, вставай, я должен узнать, выгнали меня из школы или нет.

– De Profundis, semper hangovum … [9]

– Блять. – Хефф повалился в кресло-качалку, носки сползли со щиколоток. Длинные кости, долговязое квартеронское тело, след ватузской крови уже почти растаял, но еще заметен. К тому ж – голубые глаза, что редко бывает, девчонкам очень нравится.

– Ты прекрасна, Хеффаламп, я должен на тебе жениться.

– Гхм.

– Охххх, затылок. Больнее всего в затылке, ты замечал? И в левом глазу.