Если суждено погибнуть

«Как все-таки военные люди далеки от политики – политика противна им, поскольку замешена она на грязи, на черноте, на неприятии друг друга. Многие из нас, будучи незнакомы с этой кухней, попали впросак. Разобраться в том, что происходит, очень трудно. Что такое революция? Вещь очень неприятная. Но это – данность. Она есть, ее не обойти. Революция – это мощный неудержимый поток, попытки остановить который – безумие, они легко могут закончиться гибелью. Поток этот снесет любую преграду, очутившуюся на его пути. Поэтому и не надо становиться на его дороге: поступать надо по-другому – дать этому потоку нужное направление. Желаемое направление… Это, кстати, не так уж и трудно сделать. Сделать нетрудно, а понять трудно…»

Под насыпью, обратив к вагону жалобную морду с широко открытыми глазами, лежала убитая лошадь. Каппель проводил ее взглядом. Вспомнил женщину, бросившуюся к нему на омской улице с моляще протянутыми руками: «Господин генерал!.. Помогите! Последнюю лошадь забрали!» Не та ли это лошадь?

«Россия, Россия, несчастная страна, похожая на убитую лошадь. Ныне мы имеем дело с тяжело больной страной. И вместо того чтобы ее лечить, пытаемся позаботиться о ее наряде: к лицу ли подобран цвет, та ли ткань, достаточно ли в костюме оборок и рюшечек? Учить же, как можно и что нужно, – поздно, тех, кто не понимает всего, что происходит с Россией, уже ничему не научишь. Мы сами не заметили, как переступили невидимый порог, который нельзя переступать, но мы его переступили – и началась страшная Гражданская война…»

На станцию Судженка поезд, к которому был прикреплен вагон генерал-лейтенанта Каппеля, прибыл ранним утром третьего декабря. Воздух от холода, казалось, остекленел, тайга, подступавшая к станции, была угрюмой, гнетущей, человек перед ней ощущал себя мелкой мошкой – слишком уж она давила. Снега навалило много: сосны огрузли в нем по нижние ветки, кое-где из сугробов высовывались хрупкие островерхие макушки подлеска – молоденькие сосенки, хоть и застыли, омертвели в промерзлом воздухе, а все-таки тянулись к жизни, высовывали макушки из снега – в спрессованной морозной бели им нечем было дышать.

Низко над головами людей, цепляясь за крыши вагонов, полз туман. Полз по-военному, крадучись, хвостами – проплывет длинная неряшливая скирда, небо малость приподнимется – становится виден лес с крупными мрачными соснами, с опасной чернотой между стволами, в которой рождаются красные подвижные огоньки – то ли волки это, то ли партизаны – не разобрать, а потом все опять скрывается в очередной тяжело и неряшливо надвинувшейся на землю скирде тумана.

На станции Судженка стояло три эшелона, все под парами, готовые в любой момент отправиться дальше, около одного эшелона толпились офицеры.

Каппель, перепрыгивая через рельсы, направился к ним. Вырыпаев – следом. Каппель намеревался спросить, где находится Колчак, где его вагон, наверняка эти люди знают, – и неожиданно услышал высокий, напряженно звеневший голос:

– Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?

Недаром говорят, что на ловца и зверь бежит – это был сам адмирал. Каппель подошел к Колчаку, доложил по всей форме.

Адмирал обнял Каппеля:

– Слава Богу, наконец-то! – в следующий миг спросил обеспокоенно: – А где ваш конвой, Владимир Оскарович?

– Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать им пути, ваше высокопревосходительство, – ведь конвою как минимум нужна пара вагонов… Железная дорога и без того забита. – Каппель, не поворачиваясь, сделал жест в сторону составов.

Колчак помолчал немного, словно переваривая слова Каппеля и желая понять, в упрек ему они были сказаны или нет, проговорил неожиданно тихо:

– Да, вы совершенно не похожи на других… Пойдемте-ка ко мне в вагон.

Вырыпаев остался ждать генерала на улице, на железнодорожных путях. Чувствовал он себя плохо. Полковник недавно перенес тиф, голова у него кружилась, земля под ногами плыла. Хотелось есть. Не ели они с Каппелем почти сутки – попили в вагоне пустого кипяточку из стаканов, поставленных в роскошные серебряные подстаканники, и все. Рассчитывали, что перехватят немного еды по дороге – не получилось: похоже, на Сибирь наваливался голод. Тот самый страшный голод, что давно уже успешно трепал центральную часть России.

Тем временем скирды тяжелого неприятного тумана оттянулись, отползли в тайгу, сделалось легче дышать.

Покинул Каппель адмиральский вагон через три часа. Колчак сам вышел провожать его – показался на ступеньках вагона во френче, не накинув даже шинели на плечи, прямой, расслабленно улыбающийся, с белым крестом под отложными углами воротника.

– Только на вас вся надежда, – сказал адмирал Каппелю, тряхнул его руку. – Постарайтесь регулярно выходить на связь, Владимир Оскарович.

В ответ Каппель козырнул.

На прощание обнялись. Вырыпаев смотрел на эту сцену со стороны, и у него невольно защемило сердце.