Если суждено погибнуть

Подсунув нож под край голенища, Бойченко прищурился, словно провел острием по фетру. Вновь посмотрел на Вырыпаева.

– Режь до конца, – приказал полковник.

Бойченко располосовал голенище от верха до щиколотки. Генерал застонал. Бойченко вскинулся, прислушался к стону. Вырыпаев, сам очень слабый, с обвисшей на щеках кожей и трясущимися от усталости и немощи руками, покачал головой:

– Он в себя не придет. Срезай с ноги вторую бурку.

Сбросив на пол искромсанные бурки, Бойченко срезал с ног Каппеля портянки – негнущиеся, ломкие, не поддавшиеся душному жару избы, портянки не оттаяли.

Ноги у генерала от пальцев до колен были белые и твердые, как дерево – стучать по ним можно. Бойченко испуганно всплеснул руками:

– Ах ты боже ж мой! – подхватил большое цинковое корыто, стоявшее в горнице – в нем в банные дни купались люди, – выметнулся с корытом на улицу. Там залопотал, заохал, завздыхал, запрыгал, сгребая в корыто снег, выбирая места, где снег был помягче и почище. – Ах ты боже ж ты мой!

Через минуту он уже тащил корыто в избу. Закричал громко, не обращая внимания на Вырыпаева, Войцеховского, еще двух полковников, ввалившихся в избу в заиндевелых шубах:

– Насморков! Где ты есть, Насморков?

Вырыпаев поспешно поднялся с лавки:

– Сейчас я его найду!

– Ваше высокоблагородие, лучше помогите мне, – попросил Бойченко Вырыпаева. – Ноги Владимиру Оскаровичу надо как можно быстрее оттереть снегом… Если этого не сделать сейчас – Владимир Оскарович погибнет.

Лицо у Бойченко было растерянным, подбородок дрожал. Он ухватил пригоршню снега и стал растирать им левую ногу Каппеля.

– Ах ты боже ж мой!

Через несколько минут над ним навис Насморков, гулко схлебнул пот, стекший ему с верхней губы прямо в рот. Бойченко, продолжая растирать левую ногу Каппеля, выругался – на офицеров и генерала Войцеховского он уже не обращал внимания, понимал, они ему ничего не скажут, и помощники из них плохие, – смахнул рукавом гимнастерки пот со лба:

– Ты, Насморков, только и можешь, что учить лошадей есть пряники. Помогай! Начинай растирать другую ногу. – Бойченко вновь зачерпнул из корыта пригоршню снега, навалил ее на ногу Каппеля, с силой стал растирать кожу.

Каппель застонал, шевельнулся и приподнял голову:

– Что здесь происходит?

– Лежите, ваше высокопревосходительство, вам сейчас нельзя вставать, – осадил его Бойченко. Он сейчас командовал в этой хате, и его командам подчинялись все, даже строгий надменный Войцеховский и тот встал едва ли не навытяжку – он не умел делать того, что умел простой крестьянский сын Бойченко.

Каппель со стоном откинул голову на подушку, задышал часто, рвано – вновь впал в беспамятство.

А Бойченко работал, хлопал ладонями по голеням, по икрам, мял лодыжки, растирал ступни, покрикивал на Насморкова, подгонял его, тряс головой, сбивая со лба пот, сипел, стискивал зубы от напряжения и сочувствия к боли человека, который сейчас лежал перед ним. Бойченко щипал мышцы, оттягивал кожу, лил на ноги теплую воду, снова массировал, и ноги у генерала начали понемногу оттаивать.

Мертвенный сахарно-белый цвет кожи уступил место живой розовине, икры сделались упругими, стопы стали сгибаться.

– Ваше высокоблагородие, – позвал Бойченко Вырыпаева, – теперь сюда надо бы врача, господина Никонова.

– Да-да, – растерянно кивнул тот, – а что, чего-нибудь не получается?

– Получается, да не совсем так, как хотелось бы.

– Что именно, Бойченко?

– Пальцы на ногах не отошли, так и остались каменными. Я уже не знаю, что и делать. И пятки, они тоже каменные, холодные, стреляют льдом. Поэтому надо отыскать господина Никонова.

– Он сейчас у тифозных больных – им выделили отдельный дом.

Каппель вновь застонал, пришел в себя, приподнял голову, обвел собравшихся горячечным взглядом и смутился:

– Извините, господа!

Он, лежащий на лавке, поверженный, с обнаженными ногами, какой-то незащищенный, слабый, сам себе противный, чувствовал себя в присутствии подчиненных неловко.

Войцеховский, как равный по званию, подошел к главнокомандующему:

– Лежите, лежите, Владимир Оскарович. Все будет в порядке.

– В порядке? Вряд ли. – На глазах у Каппеля появились слезы, кадык, выпирающий на худой шее, гулко хлобыстнулся вверх, опал. Каппель сглотнул твердый комок, сбившийся во рту, и прошептал: – Как это некстати – моя болезнь.

– Болезнь всегда некстати, Владимир Оскарович. – Войцеховский сделал успокаивающий жест: – Полноте, полноте… Каждый из нас побывал в таком положении, и – ничего.

В сенцах заскрипел пол, кто-то громко застучал ногами. Войцеховский недовольно вскинул голову. В дверях появился доктор Никонов. Легок на помине! Никонов стянул с головы шапку. Крупный лысый череп тускло блеснул в свете двух больших керосиновых ламп.

– Два человека только что скончались в тифозной избе, – сообщил он скорбным голосом. – Болезнь преследует нас, бороться с ней нечем.

– У нас к вам очень важное дело, доктор, – сказал Войцеховский. В ответ Никонов покивал меленько, расстроенно и начал стягивать с себя шинель. На ее плечах мягкими матерчатыми полосками горбились узкие «медицинские» погоны.