Если суждено погибнуть

Одна рота, натянув на колья брезент, сумела разжечь огонь, за ней — вторая, обе роты были из Самарской дивизии генерала Имшенецкого, и вскоре на огне забулькали котелки: каждый человек должен был получить хотя бы полкружки кипятка, согреть себе нутро, в котором, казалось, уже скрипит лед.

— Слишком коротко светлое время, — со вздохом пожаловался Вырыпаев Каппелю, сидя под натянутым пологом у слабого синюшного костерка, который пытался безуспешно раздуть денщик Насморков.

Насморков постарел, обвядшие морщинистые щеки его сделались водянистыми, ослабшие руки тряслись — от голода, от усталости, от того, что он которую уж ночь не мог уснуть на морозе, боялся, что трескотун прихватит, и тогда ему что-нибудь ампутируют, руку или ногу — это с одной стороны, а с другой — сон в поле, в мороз, на промерзлой, прошибающей до костей земле, не приходил... Каппель, глядя на Насморкова, подумал, что прежний денщик Бойченко был проворнее, сноровистее и вообще умел огонь зажигать пальцем — настоящий денщик, будто из сказки Салтыкова-Щедрина. И фамилия у него была подходящая, соответствовала сути — Бойченко.

Но попросился Бойченко из штаба в роту, ушел... Он где-то здесь, в колонне находится, живой. Бредет вместе со всеми.

— Да, очень коротко светлое время, — отозвался Каппель на реплику Вырыпаева, — но что есть, то есть, другого времени не имеем. И сил идти в темноте нет. Достань-ка карту, Василий Осипович!

Вырыпаев подул на пальцы, погрел их, с трудом выдернул ремешок из пряжки, расстегивая полевую сумку — в негнущихся, словно чужих руках ничего не держалось, все выскальзывало. Вырыпаев поморщился от досады, закряхтел и минуты через три достал из сумки карту.

Под полог, на огонек всунулся Бойченко, бывший личный ординарец генерала. Каппель удивился: надо же — легок на помине, только что думал о нем, и вот он, Бойченко, материализовался.

Почерневшие скулы Бойченко были смазаны густым желтоватым жиром.

— Что это, Бойченко? — заинтересованно спросил генерал.

— Топленое медвежье сало, — Бойченко аккуратно потрогал пальцами скулы, — первейшее средство от обморожения, в Сибири лучше снадобья нету, все таежники пользуются. — Бойченко всплеснул руками, выругал Насморкова: — Криворукий ты, однако, парень! Ну кто же столько сырья кладет в костер? Ты сушнячок, сушнячок клади, а потом уж, когда огонь разгорится, добавляй сырья.

— Да где его взять, сушняк-то?

— А где хочешь! В кармане у себя суши, в шинели таскай растопку... Понял? Но сушняк у тебя для разжега костра должен быть обязательно.

— Можно подумать, что ты сам сушняк в шинели, в кармане таскаешь, — обиженно проговорил Насморков.

— А как же, — спокойно ответил Бойченко. — В кармане и таскаю. — Он порылся в кармане шинели, извлек оттуда несколько сухих смолистых сучков, завернутых, в тряпицу, подсунул их под трескучие сырые ветки, на которых никак не мог расправить крылья огонь, трепетал робко, дергался, фыркал, и огонь, разом успокоившись, забормотал, залопотал довольно, сделался ярким, под натянутым брезентом разом стало веселее. Вот что значит руки растут из того самого места, из которого им положено расти!

— Понял? — спросил Бойченко у Насморкова.

— Колдун ты! — произнес Насморков неожиданно завистливо, трескучим голосом, вызвал сочувственную улыбку у Бойченко, который умел многое делать из того, чего не умел Насморков.

— А это вам, ваше высокоблагородие. — Бойченко сунул Каппелю в руку небольшую железную коробочку из-под лакричных лепешек,

— Что это?

— Топленое медвежье сало. Я же сказал. От морозных ожогов.

Напоследок Бойченко отвесил шутливый подзатыльник Насморкову:

— Лови ноздрями воздух, паря, лаптями шевели попроворнее — и сам сыт будешь, и генералов не заморозишь.

Под брезентовое полотно, к огню протиснулся генерал Войцеховский, протянул к костру руки, пошевелил пальцами.

— Потери большие? — спросил у него Каппель.

— Каждый день уносит примерно двадцать человек. Не считая обоза.

Каппель опустил голову: он чувствовал себя виноватым перед этими людьми — они поверили ему, пошли за ним не раздумывая, хотя кто знает — может, те, кто присоединился к Барнаульскому полку, находятся куда в более худших условиях, чем те, кто пошел с Калпелем.

Каппелевцам тяжело, беда витает над головами людей, смерть выклевывает из рядов по одному...

И все-таки это были потери небольшие.

— Похоже, занемог генерал Имшенецкий, — сказал Войцеховский, продолжая ловить пальцами пламя.

— Что с ним?

— Пока неведомо... Еще держится на ногах. Но вы знаете, что это такое, Владимир Оскарович, через силу держаться на ногах?

— Знаю. — И без того худое лицо Каппеля сделалось еще худее. — Правильно делает. Я бы тоже так поступил и постарался до конца держаться на ногах.

Войцеховский неопределенно качнул головой — было понятно, что он, напротив, не одобряет, когда занемогший человек пытается до конца держаться на ногах — так больной никогда не выздоровеет.