Если ты есть

Кто такие, к примеру, бесы? Таня говорит: «Бесы умные. Они намного умнее тебя». Таня цитирует: «И бесы веруют и трепещут». Один из Таниных авторов сообщает: «Бес питает себя через человека. Каждая злая страсть имеет своего беса». Так кто же они? Род болезнетворных микробов, вирусов? Извилистые духовные солитеры? Или, напротив, такие же высшие по отношению к человеку существа, как ангелы, — темноликие летучие юноши, негативы ангелов? Таинственная сущность бесов интриговала ее, задевала за живое, воспаляла рассудок. Чем они живут, помимо питания человеком? На что надеются, о чем мечтают? Как у них со свободной волей (может ли бес превратиться в ангела, если очень захочет)? И если, по словам Тани, они умнее и тоньше организованы, чем человек, как может их быть легион на одну душу, окружающий каждого, словно столб комаров в летний вечер?..

Впрочем, о бесах можно спросить. Таня просто не ответит. Скажет, что ни к чему убогим рассудком лезть в непознаваемое. На иной же вопрос, к примеру, отчего старец говорит лишь об абортах и иже с ними, может расплакаться и выбежать за пузырьком валерьянки. (Агни догадалась сама, почему: он монах, полвека провел в борьбе с блудным помыслом, и теперь этот зверь для него страшнее всего… Но отчего, в таком случае, Тане не выбрать себе женатого и интеллигентного духовника, способного говорить на иные, не только плотско-греховные темы?)

Убедить ее нельзя было ни в чем. А порой так хотелось! Что-то стронуть в ней или просто выговориться. Объяснить, к примеру, отчего не может она стать такой же воцерковленной, как крестная. Посты, причастия, чтение правил утром и вечером — безусловно, необходимы, нужны для поддержания огонька веры в душе негасимым, высоким и стройным. (Все равно как ежедневные тренировки спортсмена для поддержания хорошей формы.) Но если нет огонька, есть только потребность в нем, подобные упражнения теряют смысл, превращаются в тягостные оковы…

Что могла она противопоставить в Танином сознании авторитету старца? Жалкий интеллектуальный лепет, потуги не желающей сдаваться гордыни. (Так слышала это Таня и оттого не считала для себя нужным слушать.)

Речи Тани и ее окружения были непререкаемы и категоричны, словно окостеневшее, режущее, не глядя, слово.

«Похоть очес», говорили они. «Похоть воображения». «Похоть праздно-мудрствующего рассудка». Одна похоть со всех сторон… Словно лепили человека не из глины, а из терпкого, липучего порошка похоти.

«В тебе сейчас говорит бес», — говорили они. Или: «Бесы с тобой хорошо поработали».

— Значит, я сама бес! — срываясь, кричала Агни. — Никто за меня не говорит! В жизни никто никогда за меня не говорил. Пусть лучше я буду бесом, чем марионеткой.

Ее жалели.

Больше всего ее смущала Танина уверенность, что все, отступающие от православных догматов, пойдут в ад. Миллионы атеистов. Миллиарды иноверцев. Неправославные христиане. Православные, но не воцерковленные, но — впадающие в различные ереси, но — дерзающие мыслить самостоятельно. Круг света все сужался, вплоть до резкого, узкого луча, в котором оказывалась Таня, ее окружение и ее авторитеты, все же остальное тонуло во мраке. Глубоко и горестно вздыхал из мрака Лев Толстой. Страдальчески горели напряженные глаза Лермонтова. Рыдал Блок.

Агни было строго-настрого запрещено общаться с поклонниками иной духовности: экуменисты, антропософы, йоги объявлялись служителями сатаны. (Ах, они прекрасные люди? А не прекрасные представляют для беса гораздо меньший интерес!) Полнота мироздания перекашивалась не в сторону Бога. Узкий путь, строгий набор догм, кучка спасенных, белый цвет спектра. А на противоположном полюсе, у князя с лучезарным именем — яростное многообразие мира, смешение красок, вер, языков, страстей, стихов, мыслей…

Прочнее всего они поссорились, когда Агни сказала, что такой малонаселенный и бюрократический рай ей понравиться никак не может. Что она, конечно же, предпочтет ад, там есть с кем общаться: Толстой, индийские мудрецы, Герман Гессе! Не говоря уж о том, что там же будут находиться ее друзья и бывшие возлюбленные…

Со дня крещения прошло полгода, а обращение так и не наступило.

Никто не шагнул навстречу из светлых небесных долин, не протянул руку, не вытащил из усталости и тоски. Никому она там была не нужна. И все, что доставалось ей от неба, — лишь горящие глаза Тани и тонкий голос ее за пением псалмов.

Весной подстерег очередной удар в личном плане. Не сильный, но выбивший на какое-то время из едва держащегося на холке судьбы седла.

Агни обрела друга.

Художник-график и оператор котельной, он был типичным представителем «второй», неофициальной культуры. Маленького роста, серьезный, темноглазый, с абсолютно лысым черепом. Картины его были невнятны. Переплетения черных и серых линий, световые пятна, неспокойные, пронзительные, словно прорвавшиеся из немоты слова, и не слова даже, звуки — сильной боли. Рисовальщик он был неважный, но его ценили.

С Агни они сошлись на разговорах.