Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

«Бленд» – это маленькая кофейня, которую мы с Либби открыли, когда однажды утром добирались до Артур-авеню – улицы гастрономов, пекарен и кафе у подножия нашего района, который гордился званием «маленькой Италии» Нью-Йорка. Если смотреть с витрины, «Бленд» кажется обманчиво миниатюрной. Поначалу мы думали, что там есть только передний зал, но когда я пришла в эту кофейню в следующий раз, я увидела, как компания студентов просачивается сквозь черную занавеску возле столика со сливками и сахаром в просторное помещение, где было полным-полно столиков и черных кожаных мягких диванов. Оно давало приют десяткам студентов, уткнувшихся носами в учебники.

Обтекая снеговой кашей с задников ботинок, мы взяли себе по тыквенному кофе, поставили чашки на низенький столик и уселись плечом к плечу на один из черных диванов. Вскоре мы с Селией достигли точки, на которой темы для светской болтовни закончились, и мы начали разговаривать обо всех добрых и сумасшедших делах, какие хотим в один прекрасный день совершить в этом мире. Этот разговор мы обе знали наизусть, но он нам никогда не надоедал: о наших надеждах найти любовь, завести когда-нибудь семьи. О ее надежде на дом с крытой верандой и широкие просторные поля, в которых смогут бегать ее дети. О моей надежде писать книги и путешествовать по странам, в которых даже вопрос, где находится ванная комната, звучит романтично. Именно такие разговоры всегда помогают сохранить надежду на будущее, даже после того как вы распрощаетесь в конце уик-энда.

* * *

– Ты еще общаешься с Райаном?

Задавая этот вопрос, она уставилась в чашку. Я знала, что мы рано или поздно придем к этому. По ее голосу было понятно, на какой мой ответ она надеется. Она была в Праге в тот семестр, когда мы с ним познакомились, и обижалась на меня, когда выяснила, что со многими вещами я иду к нему первому. Даже когда мы общались по Скайпу, ее отношение к Райану не менялось: «Тебе не нужно этого делать, Ханна». Я на самом деле к ней не прислушивалась.

– Нет, – сказала я. Я видела, как расслабились ее плечи, когда прозвучало это слово. – Не общаюсь. И не общалась. Я просто не могу к этому вернуться. Я оказываюсь на грани желания сказать ему что-нибудь, когда вижу в городе какую-нибудь ерунду, которая напоминает мне о нем, но даже не знаю, ответил бы он или нет.

– Думаю, ответил бы. Но не уверена, что это было бы хорошо.

– Не было бы. Теперь я это понимаю. Мне вообще не следовало все это начинать. Это должно было закончиться, не начавшись.

– Да, но это для всех была нелегкая ситуация, – сказала она. – Ты не могла знать, что все так сложится.

– Ясное дело. Однако это заставляет задуматься, почему вообще что-то случается. Понимаешь? Типа, зачем нам вообще нужно знакомиться с людьми, если мы знаем, что они не останутся в нашей жизни?

– А я порой жалею, что невозможно знать, какой цели такой человек служил, – подхватила она. – Думаю об этом все время: почему некоторые люди входят в нашу жизнь – и мы никак не можем от них избавиться, и почему другие люди уходят.

Мы некоторое время сидели неподвижно, не говоря ни слова. Она – единственный человек в мире, который умеет понимать меня лучше, когда я вообще ничего не говорю.

– Я в последнее время много об этом думаю. Как это на самом деле выглядит, – сказала я ей.

– И что ты об этом думаешь?

– Не знаю. Пытаюсь понять, существует ли такое на самом деле – можно ли захлопнуть за собой дверь навсегда.

– Финал, – кивнула она.

Всякий раз как я слышу слово «финал», мой разум возвращается ко мне-восьмикласснице, которая вместе с лучшими подружками устраивала то, что мы называли между собой «финальными церемониями». Представь себе компанию девочек-подростков с полными металлической проволоки ртами, бешено раскручивающих в воздухе молотки, круша медальоны, браслетики и голосовые устройства плюшевых мишек с приглушенными гнусавыми «я тебя люблю» на выдохе. Это были мы. Мы думали, что, если очень постараемся, сможем сделать этот финал осязаемым. Все равно что хлопнуть дверью и уйти навсегда. Мы сжигали любовные записки. Мы вопили и немножко сквернословили, ощущая свою силу, когда запретные слова срывались с наших уст, точно бомбы. А потом, обессилевшие от криков и ярости, мы просто ложились и плакали под звездами, пока баллады Селены и ночная радиопрограмма «Песни любви по вечерам с Дилайлой» сочились из колонок. Мы не пытались давать ответы, которых у нас не было. Мы не вели себя так, будто разбитое сердце – это старье в наших книжках. Оно им и не было. Мы просто признавали, что чувствуем, будто из мира высосан весь кислород, а потом обнимали друг друга.

– Я удалила его номер, – сказала я Селии. – Думала, это на что-то повлияет, но на самом деле не повлияло. Я все равно о нем думаю. Жаль, что мне хочется позвонить ему всякий раз, когда случается что-нибудь хорошее.

– Удаление номера мало чем может помочь, если продолжаешь надеяться, что кое-кто позвонит, – заметила она.