Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

– Лиз Гилберт пишет в своих мемуарах, что, когда думаешь о человеке, от которого пытаешься избавиться, следует послать ему массу света и любви, а потом отпустить.

– Ты пробовала?

– Ага, только сдается мне, что я и так уже отдала ему слишком много своего света и любви, – рассмеялась я. Я подумала о Райане – переполненном слишком большим количеством света и любви, чтобы с ним могли справиться его легкие, – и представила, как он улыбается. У него была великолепная улыбка. Я попыталась – на одно мгновение – признать истину: если что-то ломается или попадает к тебе уже сломанным, это не всегда означает, что тебе следует вызваться в добровольные починщики.

– Это вроде как помогло унять боль, – продолжала я. – Да, мне грустно. Да, я думала, что будет иная концовка. Но это напоминает мне, что я всегда желала ему только лучшего. Даже когда написала ему письмо в день нашего прощания, оно было сплошным пожеланием найти свое счастье. Набраться мужества и сделать это самостоятельно.

– Ты тоже заслуживаешь такого счастья, – сказала Селия.

Когда она это произнесла, повисла неловкая пауза.

– Я знаю, – сказала я.

Сидя рядом со своей лучшей подругой, соприкасаясь с ней плечами, но ничего не говоря, я вспомнила тот вечер, когда Райан стоял у окна, выходящего на ночной кампус.

– Я хочу знать, как повернется твоя история, – сказал он. Из-за него я почувствовала себя персонажем «Лета наших надежд»,[25] с удивлением обнаружившим, что он стоит не на той стороне бухты. В то время я сделала бы все что угодно, только бы прожить ради него хорошую историю. Историю, в конце которой он выбирает меня.

Но вот она, история. Все ее подробности разворачивались вокруг меня. И она не имела ничего общего с избранностью или неизбранностью. Он не писал для меня писем. Он не бросал ради меня вызов одиночеству. И эту истину мне нужно было проглотить: люди не проживают твою жизнь за тебя; делать это предстоит тебе. Ты должна быть той, кто погружается достаточно глубоко и шепчет слова, которые люди не всегда могут сказать за тебя, – неважно, полностью ты в них веришь или нет: «Я выбираю тебя. Я выбираю тебя».

* * *

– А теперь – за этот год и Нью-Йорк, – сказала Селия, нарушая молчание и поднимая белую картонную чашечку, точно произнося тост.

– За Нью-Йорк! – подхватила я, салютуя своей чашкой. – И за мозоли, и за двести семь любовных писем в почте!

– Правда? – она развернулась ко мне. – Так много?

– Так много, – подтвердила я. – Я бросила последние пару десятков в почтовый ящик как раз перед тем, как ты приехала. Собираюсь сделать перерыв на каникулы, но думаю потом продолжить. Я просто хотела сказать, что я справилась с ними всеми. Я хотела, чтобы нам было что отпраздновать. – Помолчала и добавила: – Не могу поверить, что довела это дело до точки.

– Как думаешь, чему это все тебя научило?

Этот вопрос застал меня врасплох, хоть я не знаю точно почему. Это как раз в духе Селии – спрашивать о таких вещах. Селия – этакое живое постоянное напоминание о том, что мы никогда не перестаем учиться, где бы ни оказались.

Ничто внутри меня ни разу не замерло, пытаясь понять, что вся эта писанина может значить для меня в эту пору моей жизни. Я была так сосредоточена на том, чтобы закончить с письмами, что не особенно и задумывалась, чему же это я учусь.

Однако мне было что сказать – и много. Я сама удивилась, обнаружив, что способна написать столько писем. Я и представления не имела, сколько горя существует в мире. Его оказалось так много, что возникал соблазн основать клуб или, по крайней мере, ознакомительный курс для новичков в области ощущения «разбит вдребезги». В мире, который дарит нам гениальные смартфоны и навигаторы, пора уже создать сообщество для тех, кому нужно просто услышать, после того как их сердце вычерпано до дна: «Привет, вот ты и здесь. Ты прибыл. Не стыдись. Ты начинаешь долгое путешествие обратно к цельности. Все станет лучше. Обещаю. Ты не один, малыш. Ты не один».

Но я ничего такого Селии не сказала. Мой ответ был проще.

– Наверное, я научилась справляться с одиночеством, – сказала я. – Просто поняла, что одиночество не худшая вещь в мире. Полагаю, ничего из этого не случилось бы, если бы я не была одинока. Я хочу быть за это благодарной.

Это правда. Понадобилось одиночество, чтобы заставить первые несколько любовных писем выйти из меня, чтобы осознать нечто намного большее, чем то, что я считала своим собственным одиночеством: мы никогда не бываем действительно одни. Пусть одиноки – да, но не одни.

Благодать колдуньи Ноны