Если верить Хэрриоту…

Чтобы убрать навоз и испорченную подстилку, мне пришлось бы сдвинуть малыша в сторону, но едва я сделала первый шаг к малышу, надо мной послышался странный звук — точно медленно поворачивалась вокруг своей оси огромная статуя. Радость забыла про еду и подобралась ко мне сзади, готовая на все при малейшем намеке на опасность для своего детища.

Рубашка мгновенно прилипла у меня к телу. Я с трудом подавила желание вылететь из денника пулей. Стараясь не делать резких движений, осторожно подгребала навоз ближе к двери, чтоб потом было удобнее кидать его на телегу. Радость существенно мне мешала — она заняла позицию у меня над плечом, что при ее росте было простым и легким делом, — и тяжело дышала мне в затылок, ожидая малейшей ошибки с моей стороны.

А она должна была вот-вот произойти, потому что я хоть и медленно, но неумолимо приближалась к жеребенку. Он стоял как прибитый к полу то ли потому, что еще не умел как следует ходить, то ли потому, что просто не реагировал на меня как на врага. Но вот еще взмах лопатой, еще один — и мне придется добраться до того навоза, на котором он стоит. И тогда Радость нападет…

Меня спасло появление Татьяны. Она въехала на пустой телеге в проход между денниками и, спрыгивая, бросила мне:

— Ты еще возишься с нею? Ну и копуша ты!

«Иди сама повозись!» — хотелось сказать мне, но язык прилип к нёбу, и я, пользуясь моментом, выскочила наружу. Таня, очевидно, восприняла мой маневр как приглашение пообщаться с ее ненаглядной Радостью, и шагнула в денник. Я же поспешила заняться соседним.

Как ни странно, ее Радость не тронула, показав себя с лучшей стороны. Впоследствии я сама частенько заходила в ее денник, запрягала огромную кобылу, давала ей зерно и сено и даже однажды изловчилась погладить жеребенка — когда мать его была в работе. Но того первого раза мне хватило, чтобы уяснить одну вещь: с некоторыми лошадьми ухо держать нужно востро всегда.

Как я поняла, Татьяна втайне мечтала когда-нибудь стать наездником и потому как-то особенно благоговела перед ними. Если чувствовала, что время поджимает, она начинала суетиться за троих и принималась покрикивать на меня:

— Давай живее! Сейчас они будут здесь! Ну, чего ты копаешься? Я вон пятнадцать денников очистила, а ты только десять, а нам еще на ту сторону идти.

Но, сколько она ни шумела, всегда мы успевали закончить работу в самый последний момент, уже когда на асфальтовой дорожке раздавалось цоканье копыт. Годовичок входил короткой рысцой, как правило, тяжело дыша, и мы наперебой бросались принимать его у наездника, потому что тот ограничивался тем, что приказывал подготовить следующего и уходил отдыхать. Но Сергей, если случалось принять лошадь мне — а здесь не соблюдалось строгой очередности, принимал тот, кто успевал первым, — не уходил в помещение, а оставался ждать, когда я закончу сперва распрягать первого годовика, потом выводить и готовить второго. Иногда он помогал мне — пока я вела одного в денник, выводил следующего, экономя мои время и силы. Он редко разговаривал со мной — просто спокойно и молча делал свое дело, не тратя понапрасну слова и эмоции.

Когда работа наездников заканчивалась и они уходили, для конюхов оставались сущие пустяки — засыпать в денники новую подстилку, приготовить сено и вывести лошадок погулять. Вооружившись недоуздками, мы входили в денники, ловили годовиков — далеко не все спокойно относились к процессу надевания недоуздка, не успев привыкнуть, ведь всем им было по году с небольшим. Многие поворачивались спиной, а когда я обходила их, чтобы приблизиться к голове, снова отворачивались. Порой такое кружение напоминало танец, и приходилось в нарушение всех правил применять силу.

В нашем отделении, как я уже сказала, было пятнадцать жеребцов и десять кобылок. Все кобылки стояли в одном ряду, а вот несколько жеребчиков находились в соседнем отделении вместе с другими нашими пятью лошадьми. Конечно, все они были разными, но мне понадобилось целых десять дней, чтобы научиться их различать.

Первой в ряду стояла Луара — единственная серая кобылка среди всего молодняка. Она же была одной из самых спокойных и никогда не мешала мне надеть недоуздок и вести ее куда угодно. Рядом с нею денник занимала ее сестра Лаура — темно-гнедая кобылка, которую я с кем только ни путала. Обе они были дочерьми Реала, одного из лучших производителей русской рысистой породы.

Вообще, гнедых среди годовиков было столько, что приходилось различать их по отметинам на морде и копытам, а также полагаться на знания других конюхов. Различить, кого я веду в конюшню, Тайну (дочку Талки, кстати сказать!) или ту же Лауру, можно было лишь по тому, стоит ли одна из них в деннике. Тогда ту, вторую, нужно было просто поставить в свободный. Первое время Татьяна, которая всех своих кобылок различала, казалось, по глазам, кричала мне вслед:

— Это Верба!

Или:

— Бирка!