Если вы не влюблены

Неплохой домик на окраине города вполне можно было купить за десять—пятнадцать тысяч долларов. За такие, а, если повезет, и гораздо большие деньги вполне можно попробовать сбыть хотя бы одну пару рисунков. Хотя он пока и не знал подлинной их стоимости, но старый итальянский мастер – это в любом случае серьезно. Вокруг полно не слишком щепетильных, но состоятельных любителей, которые легко могут заинтересоваться сделкой. В доказательство подлинности он может предоставить письма. Бумага, конверты – такое сложно подделать. В конце концов, подумал Наумкин, приобретение ценностей с рук всегда сопряжено с риском. Зато, в случае удачи, покупатель не останется в накладе. Где, скажите, на каком аукционе, в каком салоне они смогут с ходу и недорого купить старых итальянцев? А захотят экспертизу – Бога ради, только уже без него.

Оставался вопрос – кому предложить? Кто может стать первым покупателем отрытого Наумкиным сокровища? Кроме платежеспособности это должен быть человек, который умеет хранить секреты, который не побежит тут же хвастаться приобретением. И уж тем более – не откроет имени продавца. Немного пораскинув мозгами, Борис Леонидович решил, что такого человека он знает.

Дело в том, за годы, проведенные в Ордынске, Наумкин стал своего рода экспертом местного рынка художественных ценностей, чему немало поспособствовали его питерское «происхождение» и служба в музее.

Иногда его приглашали в оценочные комиссии, иногда – для несложной экспертизы. Не один раз он выступал посредником в небольших сделках, но чаще всего – помогал местной элите в формировании их личных коллекций. Нельзя сказать, что Борис Леонидович был таким уж крупным специалистом, но на безрыбье, как известно, и рак рыба. Так что на захолустном местном фоне Наумкин выглядел изрядной величиной.

По большей части подобная деятельность значительных дивидендов Наумкину не приносила, поскольку деловая жилка отсутствовала у него напрочь. Зато он был человеком эрудированным, начитанным и действительно неплохо знал свое дело. Поэтому так называемая неформальная деятельность по большей части доставляла ему исключительно эстетическое удовольствие, да и просто скрашивала его унылое провинциальное существование.

Иногда ему удавалось отговорить какого-нибудь старичка или старушку безвозмездно сдать в музей семейную реликвию – старинный фарфор, икону, столовое серебро, царские ордена, дуэльные пистолеты. Он направлял наивных к нужным людям, которые, как он знал, очень интересовались подобными вещами и сами просили Наумкина о содействии. Как правило, все оставались довольны – старики тем, что нежданно получили хорошие деньги, клиенты – что приобрели очередной экспонат для своего домашнего собрания ценностей. В музее, по счастью, о таких проделках не догадывались.

Обычно Борис Леонидович за подобные услуги денег не просил, но покупатели, если были довольны сделкой, сами платили ему, сколько считали нужным. В общем, это была его теневая, несколько сомнительная, зато почти альтруистическая деятельность. С точки зрения крупных игроков антикварного рынка это, наверное, выглядело полной глупостью. Но Наумкин по этому поводу сильно не горевал – всю жизнь порядочность боролась в нем с корыстолюбием и чаще побеждала.

Однако в случае с рисунками все оказалось иначе. Искушение было уж слишком велико, да и прозябать в бедности, честно говоря, надоело. Вон, кругом воруют, и ничего. А он взял даже не чужое – вообще бесхозное, и даже, формально, не существующее, уничтоженное.

Короче, Борис Леонидович решил действовать и набрал хорошо знакомый ему номер.

– Аристарх Юрьевич? День добрый, это Наумкин. Есть повод встретиться. Дело срочное, поэтому, если можно – сегодня вечером. Спасибо, буду в восемь. До встречи.

* * *

Легкость, с которой местный писатель Аристарх Заречный заплатил ему двадцать тысяч, поразила Наумкина. Тот мгновенно и без всяких колебаний проглотил сомнительную историю про неизвестную старушку, которая якобы несколько лет назад принесла Борису Леонидовичу эти рисунки. Казалось, Заречному вообще неинтересно было знать их происхождение. По тому, как у него сразу же загорелись глаза, Наумкин понял, что рисунки произвели на писателя неизгладимое впечатление.

Наумкин попытался было объяснить, почему он решился продать такую прелесть, но Заречный слушал его невнимательно.

– Слыхал, слыхал про твое горе, – равнодушно бросил он, жадно разглядывая рисунки. – И ты думаешь, это старые итальянские мастера?

– Почти уверен. Да еще и письмо это.

– Кстати, оставь-ка письмо мне, – живо откликнулся писатель.

– Не могу. Ксерокс – сделаю.

– Кому он нужен, твой ксерокс. А письмо – хоть какое-то подтверждение. Или у тебя еще рисунки есть?

И Заречный с подозрением уставился на Бориса Леонидовича.

«Вот змей догадливый, на ходу подметки рвет», – испугался Наумкин. Продавать ему другие рисунки в планы Бориса Леонидовича никак не входило.

– Нет, никак не могу. Рисунки можно потом аккуратно атрибутировать, если захочешь. Только смотри – что за старушка, откуда у нее эти картинки, я не знаю, так что…