Ну и дальше я каменею лицом, глухо молчу, смотрю строго между ними, и как только они отходят за выпивкой, удираю с воплями. Спутница моя была потрясена, потому что, кажется, ни разу не видела столь яркого и самобытного проявления моего женского интереса. Да что там, вообще ничей женский интерес так парадоксально обычно не выглядит.
Потом я, заикаясь и подёргиваясь, рассказывала об этом своей другой подруге и спрашивала, чего это.
– Не поверишь, – ответила она, – так выглядит совесть.
– Да ладно? Отродясь у меня этой фигни не было.
– Отросла! Вот помнишь, ты говорила, что у тебя сейчас удивительно нежные и глубокие отношения с мужем?
– Ну да, люблю его. Но кому это мешает?
– А вот! Ты боишься разрушить ваши отношения!
– А какая связь, причём тут… А-а. Ну, то есть я теперь ещё и идиотка, а не просто социофоб. Но спасибо за версию, конечно.
Друг мой, друг, я очень и очень болен, короче. Не понимаю их, не понимаю себя, не пью пятый год, в зеркалах чужая женщина. Помнится, когда умер Караченцов, мне не то было горько, что полупарализованным стариком меньше, а что пел он когда-то «глупый ангел шестнадцатилетний», и это было обо мне, а теперь больше нет. Жизнь просыпалась сквозь пальцы, я забыла, зачем мужчины, рефлексы помнят, а так нет; и всё, что я о ней понимаю – о жизни, – даётся мне только наощупь. Ставишь ногу и чувствуешь тёплые песок, и морской ветер трогает щёки, и рука трогает что-нибудь – и только это я понимаю. Кота понимаю, запах «Мияке», огни, проскакивающие за оком машины, музыку попсовую из колонок, вот тех же французов – а жизнь нет, не понимаю, не знаю, и не хочу знать.
Прогулка с алкоголем
Одиннадцатого мая было ровно пять лет, как я совершенно ни капельки совсем не пью. Отличная цифра, подумала я и развязалась. Закончила я тогда с идеальным мескалем, а моим первым сейчас оказался простенький вискарь, и я тут же почувствовала себя задубевшей тридцатипятилетней девственницей, которая ушла от дедушки, от бабушки, не дала ни медведю, ни волку, ни даже зайчику, а потом случайно оскоромилась с новобранцем в проссатом тамбуре ночного поезда «Москва – Орша», где-то уже за Смоленском. Вроде и жаль, и так глупо, что впору рыдать на грохочущем чёрном полу, но хорошо-то как.
И обидно за бесцельно прожитые, потому что я уже забыла, как расслабляются мышцы, о которых я и не знала, что они напряжены.
Но, конечно, даже от микродозы с утра тошнило, и мне было бы приятней дышать перегаром двадцатитрёхлетнего рома, а не наивного трёхлетнего купажа.
Но что сделано, то сделано, и передо мной снова новый прекрасный мир пьянства, беспорядочных связей, похмелья и беспамятства. Господи, счастье-то какое.
Недавно исполнилось три года с тех пор, как я нестерпимо одинока. Смотрела на хорошего мужчину с шотом водки и понимала, как люто соскучилась. Не сказать, что сил нет умираю, но если бы сейчас добрый бог спросил, хочешь, верну тебе трёх твоих бывших, самых дорогих и любимых, и ничего тебе за это не будет, то я бы сказала да, я хочу, да. Двадцатитрёхлетний
Сегодня воссоединилась со своей нежной любовью, с которой была разлучена более пяти лет.
Шла по Алленби на концерт Фёдорова и думала примерно так: «Закончится, сядем, и спрошу у бармена стакан большой – как бишь его? А-а, “хайбол”. И льда в него на треть, лёд у нас “керах”. Ну или “айс”, как пойдёт. А к этому, значит, соломинку, я хрен её знает как на английском, а на иврите сейчас погляжу в словаре – а-а, “каш”. Хайбол, стало быть, керах и каш. Ну и водки шотик, один буквально дринк – интересно, у них сорок пять или пятьдесят? Это важно! А стакан такой холоооодный, а водка такая хоба, и сразу в мозг, потому что без закуски и через соломинку…»
Иду, мечтаю вся, и тут прихожу, а мне прямо с порога добрые люди бородатой наружности – тёплого коньяка. И весь концерт после каждой песни по глоточку.
А уж потом закончилось, сели, и приносят мне всё, как надо – хайбол, лёд, соломинку и шотик.
Делаю я первый глоток и чувствую всё сразу: холод, горечь, запах больницы, тепло в горле и солнышки в голове. И понимаю – я дома, я вернулась, любовь моя.
В следующий раз планирую возвратиться к чёрному рому, а потом к абсенту. Пять лет воздержания – это не шутка, вспоминать нужно медленно и с уважением.