Если забуду тебя, Тель-Авив

В парке Сюзан Даляль^[29] расцвели грейпфруты, и никто не знает, что их вовлекло в этот бессмысленный подвиг и как они собираются зимовать. Но в деле бессмысленных подвигов и надежд главное – ввязаться. А позади них скамеечка, там я сижу со своим кофе, в котором глинтвейна больше, чем кофе. Даже если меня там нет, это легко представить.

Так и сяк пыталась сфотографировать цветущие деревья, но всё было не то. Уже и свою тревожную физиономию всовывала в кадр, чтобы бутоны как бы запутались в волосах – получилось ещё хуже, гораздо хуже. И только потом сообразила, чего не хватает – запаха, тяжёлого сладкого аромата, вульгарного в духах, но совершенно обольстительного живьём. А без него это просто мелкие грубые цветы с толстыми лепестками, никакого обаяния.

Потом наблюдала, как кошка тиранила француженку. Взлетела на дерево и принялась жаловаться, что не ела шесть дней, а слезть не может, мадам, я погибаю, мадам. Бедная девушка волновалась, шептала ей шу-шу-шу и ждала от меня деятельного соучастия. А я на ейном языке знаю только ма жоли и мон плезир и не могла объяснить, что зараза пять минут назад с этого же дерева спрыгнула, а до того гуляла по стене. Наконец француженка прикинула расстояние от дерева до забора и оставила нас в покое.

– Слезай, проституция, концерт окончен, – сказала я.

Кошка сделала недовольное лицо и спаслась коротким прыжком. Женщины, склонные к театральным эффектам, всегда меня немного презирали.

4

Однажды я шла по самой порочной гамбургской улице Репербан, рассматривала витрины пип-шоу и секс-шопов и счастливо подозревала в каждой встречной женщине проститутку. Наслаждалась, в общем. Ко всему, в воздухе витал запах сильный цветочный запах, который был везде – в переулках, переходах и подворотнях, – в каждом тёмном уголке, где я бы ожидала обонять мочу, стоял густой дух парижских песенок Эдит Пиаф, сладострастный, глупый и сладкий.

Человек, вызвавшийся показать мне дно, важно сказал: «Это духи проституток». И таково было очарование этой улицы, что я мгновенно поверила, будто сотни женщин в сумерках обливаются из одного флакона и выходят в ночь, помечая каждый метр мостовой.

Несколько лет спустя я шла по Алленби и возле эфиопской курильни снова поймала этот запах – они мыли тротуар тем же средством, что и мэрия Гамбурга. Но я всё равно закрыла глаза и счастливо подумала: «Шлюхи мои, шлюхи».

Прогулка на Тахану

Была на экскурсии по Тахане Мерказит (тель-авивская автостанция и злачное место) и тамошняя парикмахерка-филантропка рассказывала про молодую проститутку небесной красоты и двадцати четырёх лет. У той за смену случалось по 15–17 клиентов, и парикмахерка однажды спросила, как ей удаётся это выносить.

– Я отключаюсь и ничего не чувствую. Я научилась отключаться с тех пор, как мне было пять лет, и мой отец каждый вечер приходил ко мне в комнату…

А я как раз отложила книжку, предстоит написать очередное изнасилование и важно не нагнетать, выверить баланс между душераздиранием и достоверностью. Что тут скажешь – жизнь жёстче.

Девушка, кстати, занятие менять не хотела, ей было проще семнадцать раз отвлечься, чем целый день убиваться на обычной работе. Но как-то её реабилитировали и пристроили в магазин торговать одеждой, где она и трудится посейчас. Это хорошая позитивная история, если вы не поняли.

А парикмахерка в конце сказала:

– Тахана – такое место, где нет надежды, но есть любовь. Люди везде хотят любви.

Тахана Мерказит похожа на морщинистого бетонного слона, с которым неизвестно, что делать – дорого содержать и невозможно продать. Или на многотонного кита, выброшенного на берег, и жить ему остались часы.

Говорят, если её взорвать, Тель-Авив накроет облако бетонной пыли и отравит весь город, поэтому мы, конечно, придумаем какой-нибудь медленный гуманный способ её убить. Оттуда уже выгнали бoльшую часть торговцев, постепенно выводят автобусные маршруты, осложняют условия аренды для художников – сейчас остаётся всего несколько упрямых обитателей, вроде музея идиш, эфиопской церкви, танцзала и моего мужа. Последними, наверное, уйдут наркоманы и крылатые нильские собаки.

Разумеется, Тахана считается язвой на прекрасном теле Тель-Авива, но как быть с теми безумцами, которые упорно её любят? Которые помнят, что её строил блестящий Рам Карми, задумывая как ворота города в древнейшем смысле – бастион с лавочками менял, писцов, ювелиров и прочих торговцев, с развлечениями, харчевнями, цирюльнями и, вероятно, весёлыми девицами, но это не точно. И те, кто умеет смотреть на Тахану его глазами, видят, что этот маленький кусочек Вавилона до сих пор жив. Перед шабатом разряженные эфиопы жгут благовония, филиппинцы, индусы, и шри-ланкийцы торгуют едой, кришнаиты поют мантры – туда вообще стекаются представители религий, сект и дикие мистики всех сортов. Иногда мне кажется, что Рам Карми этого слона не построил, а откопал, извлёк из земли осколок какой-то цивилизации, погибшей от разгильдяйства.