Если завтра не наступит

– Боишься меня? – поинтересовался Тутахашвили, делая короткие затяжки, после каждой из которых улыбка на его тонких губах расширялась, миллиметр за миллиметром. – Правильно делаешь, что боишься, – заявил он, не дождавшись ответа. – Это удел всех, кто вступает на тропу предательства и измены.

– Ни на какую тропу я не вступаю, – возразила Тамара самым решительным тоном, на который была способна. – И прекратите действовать мне на нервы. Я вам не преступница и не шпионка, чтобы обращаться со мной подобным образом.

Минуту-другую Тутахашвили молча покуривал, струйки дыма исчезали, втянутые его ноздрями. Казалось, это действовало на него успокаивающе. В жесте, которым он затушил папиросный окурок, было что-то наигранное, театральное, но траурная форма постоянно напоминала: если это и представление, то никак не комическое.

– В нашем городе, – сказал, покашливая, Тутахашвили, – объявился опасный шпион. Русский, как и следовало ожидать. Его зовут Евгений Николаевич Бондарь. Видали наглеца? – Брови полковника жандармерии приподнялись. – Он прибыл в Тбилиси под собственным именем и чувствует себя здесь как у себя дома. Догадываешься, почему?

В Тамариных висках застучали молоточки, отбивающие все убыстряющийся и убыстряющийся тревожный ритм. В животе стало холодно, а в груди образовалась сосущая пустота, словно при падении в пропасть. Тамара разлепила губы, но не сумела выдавить из себя ни звука. А Черный Полковник Сосо Тутахашвили, наблюдающий за ней, язвительно улыбался, и он действительно был весь черный, превратившись в смутный силуэт на фоне окна.

47

Когда наконец Тамара обрела дар речи, ее тону позавидовала бы даже английская королева, которую посмели оскорбить двусмысленным намеком.

– Какое мне дело до русских шпионов? – произнесла она, презрительно кривя губы.

Ладони ее стиснутых в кулаки рук горели, словно в них впились не собственные ногти, а ядовитые колючки, но она этого не замечала. Не замечал этого и Тутахашвили, все внимание которого сосредоточилось на лице журналистки. Его разочаровала ее реакция. На какой-то миг ему показалось, что Тамара готова сообщить нечто важное, но внезапно это впечатление оказалось обманчивым.

– Хочешь сказать, что ты не знакома с Бондарем? – нажал Тутахашвили, следуя профессиональной привычке не верить никому и никогда.

– Бондарь? – хмыкнула Тамара. – Спросили бы меня лучше о Джеймсе Бонде. О нем я и то знаю больше.

– Джеймс Бонд, ха! Именно так его и называют.

– Кто?

– Наши американские друзья, – ответил Тутахашвили, на лице которого проступила гримаса неудовольствия.

– У меня нет друзей среди американцев, – отрезала Тамара. – Нет и быть не может. После того, что они сотворили с моей родиной…

– А как ты относишься к русским?

– По-разному.

Овладевшая собой Тамара посмотрела на свои ногти, один из которых надломился во время критического момента. Ну и бог с ним. Главное, что она сама не сломалась, не выдала ни себя, ни Женю.

– Правильно делаешь, что не отпираешься, – произнес Тутахашвили елейным тоном, плохо вяжущимся с ледяным выражением его глаз. – Я умею ценить искренность и никогда не наказываю людей за правду. Оступившихся, но раскаявшихся следует прощать.

– Мне не в чем раскаиваться, – сердито сказала Тамара.

– Хочется верить. С кем ты общалась вчера вечером в редакции?

– Я должна перечислить всех?

– Нет, – усмехнулся Тутахашвили. – Меня интересует только тот человек, который приходил в редакцию вчера вечером. Кто он? О чем вы беседовали?

Прекрасно понимая, что отпираться бесполезно, Тамара пожала плечами:

– Так, о всякой ерунде. Это был мужчина лет тридцати. Он представился московским журналистом, но своего имени не назвал.

– Странно. Почему же ты не спросила?

– Мне не до того было. В газете сейчас настоящий аврал, сами знаете. – Тамара не удержалась от ядовитого сарказма: – Гоги вас наверняка проинформировал.

– Как и о визите анонимного журналиста, – подтвердил кивком Тутахашвили. – Странная история. Насколько я помню, ты придерживаешься высоких моральных принципов, и вдруг запросто общаешься с незнакомым мужчиной, который даже не пожелал представиться.

– А если он мне понравился? – вызывающе прищурилась Тамара. – Если он в моем вкусе? В компетенцию жандармерии входит слежка за моим моральным обликом?

– В компетенцию моего ведомства входит все, буквально все, – напыжился Тутахашвили. – Что касается журналиста, то он действительно видный мужчина. Между прочим, описание его внешности полностью совпадает с портретом Евгения Бондаря, о котором я тебе говорил. Как ты объяснишь это?

«Хороший вопрос, – мрачно подумала Тамара. – Как я могу объяснить это? Да никак не могу, потому что не имею права. Хорошо еще, что Женя отшиб память нашему редакционному хорьку Гоги, не то беседа с полковником проходила бы не в лимузине, а в жандармерии, где выкручиваться и юлить значительно сложнее».