Эссе

Верующие Средних веков изначально жили в мире, как и прежде соответствовавшем пред-Христианскому существованию-в-Необходимости (что может быть переведено на язык современного Христианства как "воление к смерти", существование во грехе), никоим образом не выражавшее освобождения. Средневековое ordo, как и раньше, было окружено и со-зиждилось пра-океаном. Человек жил так же, обреченный своему настоящему, — любая индивидуальная деятельность, например, ремесленника, свое значение и смысл несла в самой себе. Вера попросту заменила прежних Богов политеизма Одним Богом Христианства, оставив онтологический статус мира таким, каким он и был. Но каким же должно было стать освобождение от Океаноса, от обвивающего змея, от Времени (Хронос; Христианское saeculum), чтобы стать объективной онтологической реальностью, если существование на самом деле было окольцовано Мировым Кругом?

Каким способом возможно было разомкнуть перво-поток? Конечно, через Христа змей был побежден. Но только для психики каждого верующего, поскольку мир (включая мир собственно самого верующего) оставался целокупным в со-держании Необходимостью, пожалуй, с единственным различием, заключавшемся в ее имени, которое в Христианстве звучало, как Божественный Промысл. Итак, проект как и прежде требовал завершения, причем само задание в самом деле было неимоверным: как могла эта реальность, значение и сущность которой были неизбежны, поскольку окружали человеческое существование со всех сторон, быть снята им же, окруженным неодолимой силой? Как мог человек, — что на самом деле и было, — вытащить себя за волосы из болота? Поток вещей и событий, текущий вокруг человеческого существования, как таковой не мог в действительности быть разорван, понуждающая Необходимость не могла быть просто снята: она должна была быть интериоризирована. Манифестацией события инкорпорации Океаноса человеком и было изобретение кровообращения. Пульсирующая система жизни, нескончаемо замкнутые истоки всей спонтанности вошли в человека. Более он не отстоял Океаноса и неизбежности Бытия; он нес их в своем теле, и лишь поскольку он нес их в себе — голова и хвост змея, оплетшего мир, разомкнулись, и мир устремился к абсолютной открытости вне всяких пределов и меры.

До какой-то степени Иллич прав, заявляя, что идея материи, циркулирующей в самой себе, была совершенно незнакома древним. Если же материя означает нечто зримое и ощутимое, тогда воды Океаноса не были такой материей. Ибо Океанос, говорит Кереньи, "не обыкновенный поток", то есть он не феномен в мире под стать иным потокам, но и не объект возможного (эмпирического) восприятия. Куда бы мы ни двинулись в этом видимом мире, мы никогда не пересечем Океанос, подобно реке, простертой перед нашими глазами, ибо наше движение неминуемо будет определено миром, включенным Океаносом в себя и, стало быть, все, что должны мы пройти, включено в него a priori. Тем не менее, Океанос является предельной границей, пролегающей между миром и не-миром. Как таковой, невзирая даже на то, что он "вещественен" (вода или же лента, змей, горный хребет), Океанос являет природу воображаемого; он и являлся только воображаемым потоком или же, скорее, потоком воображаемого, нежели источником всех видимых вод на земле. Причина, по которой изобретение кровообращения в самом деле есть радикальная новость, заключается в том, что теперь циркуляция атрибутируется по отношению к тому, что находится в мире, т. е. к онтической, эмпирической вещественности, что в свой черед явилось также рождением идеи "вещества". Кровообращение на самом деле "материально", поскольку у него имеются очевидные онтологические основания, чья истина лежит исключительно в самой буквальности, физичности, в манифестируемом существовании, так как для мифологического сознания даже видимые реки, даже все вещи на свете не есть просто физическое состояние вещества, поскольку они берут свое начало и истину в потоке воображаемого, выразительно названном "всепорождающим". Следовательно инверсия Бытия, случившаяся в процессе перехода от Океана к кровообращению, означает также фундаментальный сдвиг человека и мира от онтологического медиума воображения, а также их транспозицию в область онтической, буквальной материальности.