Есть!

Этим же вечером мама представила ему свою аспирантку – подающую надежды и чай на кафедре. Аспирантка Владимира не впечатлила – влажная, недопеченная блондинка, смутившаяся к тому же при встрече и, совсем как в прошлом веке, опустившая глаза долу. Владимир скрылся в кабинете и достал из тайника свою рукопись. Ему надо было перечесть ее и убедиться в том, что она не так уж плоха. Что на самом деле она хороша, что она превосходит то, что он успел воровато прочитать у Евгении. Эти ее дурацкие листы со скрепкой!

У Владимира было одно очень неприятное свойство (вообще их было много, но это свойство заметно выделялось на фоне прочих): он, как апостол Фома, всегда и всюду опаздывал. Бывало, целой свадьбой, с потеющей невестой и гневным тестем, ждали Владимира с Фаиной – а они брели себе к месту назначения медленно, как на казнь. Привычку опаздывать Владимир перенес из бытовой жизни в творческую – пока он неспешно раздумывал над темой рассказа или оттачивал сюжет пьесы, более расторопные коллеги выуживали идеи из воздуха (где они, как всем известно, носятся без всякого удержу) и отливали их в бронзе.

Так и с главной книгой, бесценным романом, Владимир мог бы просидеть до глубокой старости, когда, возможно, вообще все книги выйдут из моды и читающее человечество окончательно переселится в Интернет. Евгения тоже была не из породы быстрых перьев – на книгу у нее уходило не менее двух лет.

«Мне нужно торопиться», – думал Владимир. Как же он хотел, чтобы его текст оказался лучше!

При схожести замысла, при том что все выпорхнувшие у Евгении идеи были пойманы и зацементированы в его романе, присутствовало в писаниях Владимира кое-что свое – неподдельное, отчаянное, графоманское, искреннее (беспомощное, сказал бы литературный критик). Владимир читал текст, возросший из зависти и воровства, и грыз ноготь с таким пылом, с каким другие люди грызут куриные косточки. К пятой странице он увлекся и позабыл о том, что сам все это написал. К десятой – позабыл про Евгению и ее жалкие странички. «Я смог лучше!» – дочитав до конца, решил Владимир и откинулся на спинку кресла, тяжело дыша, словно пловец на финише.

Дверь в комнату тихо отворилась – на пороге укоризненным привидением стояла мама.

– Во-первых, тебе звонила Светочка, – сказала мама. Как ни презирала она невестку, называть ее каким-то другим именем у нее не получалось. Интеллигентная женщина!

– Во-вторых, иди пить чай. Катенька давно мечтала с тобой познакомиться, а ты так невежливо смылся.

Владимир спрятал черновик под коробку с негативами, которую будто охраняла молчаливая грозная Фаина. Пить чай ему совсем не хотелось, развлекать неведомую Катеньку – тоже, но спорить с мамой было делом зряшным. Это Владимир уяснил еще ребенком. С мамой можно было хитрить и жульничать по мелочам, и в этом мальчик преуспел.

– Заходи, Катенька! – радушно позвала аспирантку мама. – Посмотришь берлогу моего фотографа!

Катенька выросла на пороге – улыбнулась во весь рот, и Владимир поежился, увидев, сколько у нее зубов и какие они хищные. Зубы Катеньки вызвали у него в памяти очень неприятное воспоминание – он не сразу разобрался какое. Лишь спустя много лет он все же догадался, о ком напомнили ему страшные зубы, – была у него в юности приятельница с боевым именем Оля Кобура. Вот у этой Кобуры росли в точности такие зубы – изобильные, тесные, охотно по любому поводу вылезающие на белый свет, а еще, вспоминал Владимир, у нее были огромные руки и ноги, что при общей миловидности облика придавало ей несуразный и даже неопрятный вид. К счастью, Кобуру юный Владимир не слишком интересовал – отстреляв много лет вхолостую, к тридцати годам она вместе со своими зубами и конечностями осела в территориальных водах бывшего разбойника, а ныне приятного во всех отношениях джентльмена с депутатским мандатом. Фамилию свою Кобура оставила при себе – хотя джентльмен-разбойник неоднократно предлагал ей сменить документик. Все это, впрочем, не имеет отношения к нашему повествованию – это Катенькины зубы увели вначале Владимира, а затем и нас с вами в зыбкий мир прошлого.

Ослепив Владимира жуткой улыбищей, Катенька скользнула в кабинет и, как хирург, безошибочно сделала верное движение – подняла коробку с негативами. Фаина угрожающе закачалась, но не упала, а Катенька фальшиво вскрикнула.

– Осторожнее, Катенька, – пожурила ее мама, – здесь вся жизнь моего сына!

И, посмеиваясь в усы (которые, мы забыли сказать, у нее росли значительно бодрее, чем у Владимира), мама отбыла готовить очередную порцию чая.

Катенька держала в руке пухлую пачку листов, и Владимир потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение: слишком уж напоминала эта сцена другую, ту, что разыгралась сегодня днем у Евгении. «Кругом плагиат», – досадливо подумал он.

– Вы пишете роман? Как интересно! Разрешите, я прочту хотя бы пару страниц! Я немного в этом разбираюсь и уже вижу, что это просто потрясающе!

Катенька поставила на столик чашку – Владимир брезгливо заметил, что там плавает набрякшая чайная подушечка.

Теперь гостья уже двумя руками накрепко вцепилась в рукопись.