Есть что скрывать

Завади окинула ее оценивающим взглядом, в котором читались неодобрение и неприязнь.

– А вы?

– Я полностью на вашей стороне, когда речь идет о женском обрезании. Но если вы не возражаете… – Дебора кивнула в сторону лифта, что означало: «Давайте подождем».

В лифте Завади нажала кнопку седьмого этажа. Там она пошла по полутемному коридору. На потолке были светильники, но большинство из них перегорели и не освещали помещение. Стены напоминали лоскутное одеяло – дефекты закрашивались любой краской, и о каком-то подборе цвета не было и речи. Изначально стены, похоже, были желтыми – того унылого желтого цвета, который встречается в муниципальных домах по всей стране, – но теперь пестрели кремовыми, бежевыми, светло-зелеными, розовыми и белыми пятнами. Примерно посередине коридора на одной стене висела пробковая доска для объявлений – и всё. Дверь в квартиру Завади находилась рядом с ней.

Внутри царил беспорядок, указывающий на присутствие ребенка, – груда вещей, ждущая, чтобы кто-нибудь ее разобрал. Большинство из них принадлежали активному мальчику: маленький дрон, гоночная машинка с пультом управления, роликовые коньки, настольные игры, скейтборд, игровая приставка, кроссовки, несколько футбольных мячей. Спальня была одна, с двумя кроватями. Признаков присутствия взрослого мужчины видно не было.

Завади словно прочла мысли Деборы.

– Нас только двое, я и Нед. Его отец нашел ту, кто ему нравится больше, – сказала она.

Похоже, садиться она не собиралась, и Дебора тоже осталась на ногах, пытаясь понять, как приступить к разговору, который может взорвать мозг Завади. Она думала, с чего и как начать.

– Дело вот в чем… У меня возникли сомнения насчет родителей Болу.

– Хорошо. – Завади принялась наводить порядок в комнате, собирая вещи Неда в большую плетеную корзину – с осторожностью человека, знающего, что если что-то сломается, то заменить это удастся не скоро. – Это неудивительно. Нужно все подвергать сомнению.

– Да. Конечно. Но я имела в виду, что у меня возникли сомнения насчет…

– Послушайте меня, ладно? Этот парень, который называет себя Чарльз Акин, раньше был Чимаобе Акинджайдом, и он хитер как лиса. Он слушает вопрос и по словам и интонации понимает, какие эмоции от него ждут. И тут же выдает эту эмоцию, направляет разговор в нужную ему сторону и в результате добивается сочувствия к себе – за счет сочувствия к его ребенку. Именно это вы чувствуете, да? Сочувствие к мистеру Акину? Поэтому и пришли. Я права?

– Я просто не уверена, правильно ли не отдавать Болу ее родителям.

– Правда? А почему вы думаете, что ваше мнение что-то значит?

– Потому что мне не безразлично…

– Послушайте меня. Мистер Чарльз Акин, эсквайр, знает, что нужно делать, чтобы вернуть ее, потому что мы не требуем выкуп. Но не делает ничего, чтобы она вернулась домой. Говорит, что это дело принципа. И можете не сомневаться: пока он не согласится сотрудничать, говорить больше не о чем.

– Но вы понимаете, что он чувствует? Что он стал мишенью для нападок?

Завади презрительно рассмеялась.

– Что вы можете об этом знать? – Она поставила плетеную корзину на бедро. – Речь не о его драгоценных чувствах. Речь о беззащитном ребенке.

– Но Акин попал под подозрение потому, что он нигериец, ведь так?

Завади взяла с дивана толстовку и одну кроссовку и бросила в корзину.

– Конечно, он попал под подозрение, потому что он нигериец. То же самое было бы с сомалийцем. И с выходцем из любой другой страны, где девочкам до сих пор делают обрезание.

– Но он давно живет в Великобритании, а его жена – англичанка. И она врач. Мне кажется, тут ничего не указывает…

– Вы забыли, что девочка пришла в «Дом орхидей»? – спросила Завади. – Вошла в дверь на своих двух ногах. Должна ли я игнорировать это из-за телевизионных новостей и полдюжины таблоидов, которые изображают этого мужчину жертвой несправедливости, тогда как настоящие жертвы – сотни тысяч, миллионы – даже не вызывают у людей возмущения, которое побуждает их к действиям?

– Нарисса рассказала мне об охранных ордерах.

– Мы не будем обсуждать охранные ордера!

– Почему? Послушайте, Завади. Пожалуйста. Я читала эту историю и в солидных газетах, и в таблоидах. Видела в телевизионных новостях. Везде все одинаково. Не думаете ли вы, что это может означать…

– Это значит, что ребенок в опасности. Это значит, что ее родители скажут все что угодно, чтобы ее вернуть. И в чем бы они ни клялись, убеждая всех и каждого, что никогда не планировали причинить вред своему ребенку, это ничего не значит, потому что это не помешает им сделать ей обрезание после ее возвращения домой, если таков был их план. Они прекрасно знают, что потом девочка не сдаст их копам. Потому что в противном случае они окажутся в тюрьме – и что тогда будет с Болу? Я вам скажу, что с ней будет: ей прямая дорога в приют. – Завади с презрением посмотрела на Дебору. Она складывала настольные игры Неда на полку рядом с плоским телевизором на кухне. Потом перенесла вес на пятки и прибавила: – Вы знаете, что такое обрезание, так?

– Вы знаете, что я знаю.