Есть что скрывать

Барбара вглядывалась в лицо Адаку. И видела на нем бесконечную и глубокую печаль. Казалось, страдание пропитало ее полностью, стало частью ее личности.

Адаку во многих отношениях была африканкой, но одновременно она оставалась англичанкой. Вероятно, именно в этом причина ее убедительности. Она рассказывала свою историю с достоинством.

С ней сделали самое худшее, что можно сделать с ребенком женского пола. «Это называется инфибуляцией. Но те, кто этим занимается – и кто сделал это со мной, – называют это иначе. Обрядом инициации, женским обрезанием, превращением в женщину, избавлением от непристойных вещей, подготовкой к замужеству, повышением ценности для мужчины или усилением удовольствия мужчины, когда ты ему отдаешься, что является твоей обязанностью как женщины. Но в конечном счете это одно и то же. Вас изуродуют».

Инфибуляция, объяснила она, состоит в удалении клитора, сужении отверстия влагалища и его частичном закрытии путем иссечения и смещения половых губ. Затем все зашивают, оставляя только одно маленькое отверстие для мочи и менструальной крови.

– Господи Иисусе… – Барбара почувствовала, как у нее вспотели ладони.

– Остановить воспроизведение? – спросила Нарисса.

– Нет. – В голосе Хейверс проступила ярость. Она не скажет, что с нее хватит. Она должна дослушать до конца – ради убитой женщины.

Адаку сказала, что до того, как узнала правду, она никогда не видела нормальные гениталии и не понимала, что с ней сделали. После того как ей исполнилось пятнадцать, а месячные все еще не начались, приемная мать отвела ее к семейному врачу для осмотра. Тогда-то Адаку и узнала правду. Сделать уже ничего было нельзя – прошло слишком много времени.

Она думала, что такая практика существует только у нее на родине. Но потом узнала, что эту жестокую процедуру иногда проводят и здесь, в Великобритании. Поэтому делала все, чтобы это прекратить, и не собиралась останавливаться.

Она сказала: «Я нигерийка. Мы очень гордые люди. Но в прошлом – из-за невежества – мы делали с нашими девочками то, что сделали со мной, когда я была совсем маленькой, что также сделали с моей матерью и ее матерью. Так было принято у нашего народа, и поскольку мою мать тоже обрезали, она не могла поступить иначе, кроме как передать дальше то, что считала «традицией». Но когда мне было семь лет, она умерла при родах, и меня отдали тете, сестре отца. Ребенка, рожая которого умерла моя мать, тоже отправили со мной. Отец считал, что не сможет о нас позаботиться, и, как выяснилось, тетя тоже не смогла. У нее было семь своих детей, и она отдала нас в католический приют. Нам повезло. Нас удочерили и привезли в Великобританию. Мне было восемь, я была здорова, и никому не пришло в голову проверить мои гениталии. Зачем? Никто ничего не знал, и правда открылась только потом, когда я была уже подростком. Я не знаю, кто меня обрезал. Знаю только, что в местах, где до сих пор калечат женщин, через это проходят почти все. Повторяю: это делают женщины с женщинами. Чтобы мы были целомудренными. Чтобы избавить наши тела от тех частей, которые предназначены для того, чтобы мы могли испытать удовольствие от секса. Мы не должны познать это удовольствие, поскольку, по мнению многих мужчин племени, это повышает вероятность супружеской измены. Но я хочу, чтобы вы знали: то, что со мной сотворили, сделало мою жизнь почти невыносимой, и я часто чувствую себя половиной того человека, которым должна быть».

Нарисса остановила запись на кадре с лицом Адаку, лицом Тео Бонтемпи. Барбара обнаружила, что не может оторвать от нее взгляд. Она пыталась понять, что могла чувствовать эта женщина, описывая девочкам, что с ней произошло. На первый взгляд она была абсолютно спокойной. Что касается гнева, ярости, отчаяния и других сильных чувств, казалось, в этой женщине они иссякли много лет назад. В таком случае у нее могло остаться лишь желание говорить с теми, кого тоже искалечили, с теми, кто подвергался такому риску, и с теми, кто по-прежнему настаивал на обязательности процедуры, потому что в противном случае этот ребенок, девочка, жена могут выйти за пределы той роли, которую назначил им муж.

– Что происходит с девочками, которые приходят сюда? – спросила Барбара.

– Если девочка в опасности, Завади ее прячет.

– Где?

– В разных домах, разбросанных по всему Лондону. Я их не знаю. Все держится в секрете. Семьи берут девочек и защищают их, пока не будут улажены дела с родителями. – Нарисса начала разбирать оборудование.

Внимание Барбары привлекли слова «улажены дела».

– Что это значит? Кто улаживает дела с родителями? И как?

– Сначала Завади, обычно вместе с социальным работником. Они приходят к родителям и пытаются их образумить, рассказывают о незаконности того, что те задумали. Обычно требуется несколько таких визитов, но если все идет хорошо, девочка может вернуться в свою семью, хотя и продолжает поддерживать контакт с «Домом орхидей».

– А если родители не отказываются от своих планов?