Есть на Волге утес

К северному берегу Мокши подошли в сумерках. Осень вошла в свои права, и темнело теперь рано. Оставив сотню в лесу, Аленка взяла с собой двух казаков и пошла по берегу, надеясь найти лодку. Лодки не было, но нашли плот — три бревна, сколоченные двумя досками. Указав сотне спешиться, лошадей пустить на траву, костров не жечь, себя не выказывать, Аленка вошла на плот.

Переправившись через реку, все трое осторожно пошли по осоке и прибрежному кустарнику. Вот и Заболотье. Но как оно разрослось! Весь берег изрыт, унизан землянками. На поляне в беспорядке торчало около сотни изб, избушек, клетушек. Горели костры, в оконцах мерцали огоньки. Посреди поляны возвышалась часовенка с новой шатровой крышей и железным кованым крестом. На опушке леса словно муравьиные кучи виднелись шалаши. Одни покрыты старой порыжелой хвойной настилкой, некоторые покрыты недавно — хвоя на них свежая.

На Аленку и ее спутников никто не обратил внимания. По селению ходили люди, горланили петухи, мычали коровы. Долго искали землянку матери, и если бы не кузница и ковальный станок, то бы вряд ли нашел. В кузне кто-то не торопясь звенел молотком о наковальню, над худой крышей вился дымок.

Землянку не узнать: вместо рогожи — новая тесовая дверь, большое слюдяное окно, над крышей высекая труба.

Аленка дернула дверь — заперто. Постучала в оконце и услышала до боли знакомый голос:

— Это ты, Еремка?

— Открывай, Мотя!

Мать приоткрыла дверь, но увидев незнакомых людей, захлопнула, набросила крючок:

— Проходите, проходите. У меня постоялец уже есть.

— Пусти, Мотя. Мы от дочки твоей, Аленки.

Дверь долго не открывалась, потом внутри вспыхнул свет — мать зажгла лучину. Наконец, крючок скинули, в землянку протиснулись казаки, за ними Аленка. Землянка. вроде стала просторнее. На месте нар, на которых когда-то спала Аленка, стояла кровать. Мать тревожно смотрела на вошедших: она постарела, поседела, но выглядела вроде бы крепче, одета была лучше. Светец с лучиной освещал землянку слабо, но Мотя заметила, что пришельцы с саблями. Особенно пристально она рассматривала Аленку, но глядела не на лицо, а на пистоль за поясом, богатый кафтан и боярскую шапку.

— Где дочка твоя, знаешь? — спросила Аленка, чуть изменив голос.

— Пропала она, — тихо ответила мать. — Четыре года тому.

— И вестей не было?

— Не было.

— А разве Илья из Москвы не заходил?

— Много тут нынче людей ходит — всех не упомнишь.

Аленка хотела, чтобы мать сама узнала ее, и подошла к светильнику. Слепка ударила пальцем по угольку на кончике лучины, он упал в корытце с водой, зашипев. Лучина вспыхнула ярче, осветила лицо. Мотя глянула в глаза Аленке, протянула к ней руки, прошептала:

— Доченька, ты?

— Мама! — Аленка не вытерпела, бросилась к ней, прижала ее худенькое тело к груди и начала целовать в щеки, в губы, в глаза.

Скрипнула дверь, вошел молодой, высокий, чуть сутуловатый парень с русой челкой на лбу, перехваченной тонким ремешком. Увидев вооруженных людей, подался было назад, но Мотя опередила:

— Это, Ерема, дочь моя вернулась. Аленка.

Еремка ошалело глядел на троих, ничего не понимая.

— Ну это я, — весело сказала Аленка. — Ты что, девок в портках не видел?

Еремка улыбнулся широко и пробасил:

— Ну, слава богу, дождались. А то мы ужо все жданки съели, — и сунул Аленке в руку огромную мозолистую ладонь.

— Ерема — постоялец мой, — утирая глаза концом платка, сказала мать. — Он, Алена, как и батя наш кузнец. Мир поставил его ко мне вместо сына.

— Живем, слава богу, — Еремка снял фартук. — Гости, поди, голодны?

— Я сейчас, сейчас, — засуетилась Мотя и кинулась из землянки.

— А Заболотье шибко разрослось, — сказала Аленка, снимая кафтан и садясь за стол. — Откуда люди?

— Из разных мест. Идут и идут… Сперва Логин в списки писал, теперь бросил. Показываться сюда боится.

— А барин?

— Андреян-то Максимыч? Я его и не видывал совсем.

— Не боитесь его. Строг ведь больно.

— Ныне не поймешь, кто кого боится. Не то мы его, не то он нас. В слободе стрельцов полсотни держит, а ярыг наемных так не счесть. Тюрьму построил, усадьбу тыном остроколым загородил. Ему не до нашего Заболотья.

— Люди что думают?

— А что думать. Мы Степана Разина ждем. Тут недавно слухи прошли, идет-де на Темников атаман-баба по имени Алена. Мы уж, грешным делом, думали, что ты. Но потом узнали: атаман эта — монашка, старица.

Вошла Мотя, засуетилась около стола. Появились рыбные пироги, соленые грибы, квас и даже молоко.

— Садитесь, гости дорогие, ужинать будем. — Мотя разлила по мискам квас, накрошила туда хлеба, забелила молоком. Когда принялись за ужин, спросила:

— А молодцы-то, Аленушка, откуда?

— От Степана Разина, мама.

— Прямо от самого? — спросил Еремка.

— Ну, не совсем прямо… Поднимать вас на бояр пришли. Пойдете?

— Да я хоть сейчас! Только…

— Что только?

— С мамой как, с тобой?

— Ему меня мир доручил, — разъяснила Мотя.

— Стало быть, меня люди ждали?