Есть стыковка! История первого рукопожатия СССР и США в космосе

В последнюю неделю октября 2000 года, когда приближались новое тысячелетие и год 2001-й, год «Космической одиссеи», я прилетел в Москву с Дэном Голдином и его командой на запуск «Союза ТМ-31». На нем должен был лететь экипаж из трех человек – российские космонавты Юрий Гидзенко и Сергей Крикалёв, а также астронавт NASA Билл Шеперд. Им предстояло стать первой экспедицией, постоянно живущей на Международной космической станции. Только что на Землю вернулся шаттл STS-92 из ключевого полета по сборке станции – миссии 3A[208]. Две команды астронавтов провели выходы и успешно установили на станцию корневую секцию Z1 поперечной фермы. Оставалось еще много работы до завершения первой фазы сборки, но с этого момента и впредь МКС должна была оставаться обитаемой.

Два долгих и мучительных года прошло с того дня, когда российский «Протон» с грохотом поднялся в космос, неся модуль ФГБ «Заря». После его проверки командой управления полетом в ЦУПе в Королёве был запущен шаттл с модулем «Юнити» с полетным заданием STS-88 и с экипажем под командованием Боба Кабаны. Двумя днями позже экипаж Кабаны аккуратно состыковал два модуля вместе на высоте 400 км.

Вот там-то они и остались.

Год 1999-й стал упражнением в терпении и иногда в отчаянии. К полету на МКС готовились четыре экипажа, испытывая временами большие трудности. Первая заключалась в том, что космонавтов просто выматывали бесконечные деморализующие задержки. Были проблемы с материалами для подготовки и с тренажерами. Меня впечатлило, как астронавты и космонавты держались за эту программу, и в особенности Билл Шеперд. Выпускник Военно-морской академии в Аннаполисе 1971 года и подводный диверсант ВМС по специальности, он демонстрировал поразительную приверженность своему заданию и не позволял себе отвлекаться на задержки или проблемы с оборудование. Он хорошо поладил со своими российскими коллегами.

Сама Россия – по крайней мере та, с которой я имел дело – казалось, приходила в устойчивое состояние. Конечно, все еще были постоянные и бесконечные проблемы с деньгами, но мы уже меньше спорили о невыполненных соглашениях. Русские держали свои обещания или не давали их вообще. Маленькое Российское космическое агентство выросло в Росавиакосмос и стало в своей стране реальной силой[209]. Оно отвечало теперь не только за международные космические программы, но и за гражданскую и отчасти военную космическую деятельность, а также за основные вопросы авиационных исследований. Отсутствие центрального органа, отвечающего за космос, в свое время способствовало закрытию советской лунной программы. Теперь он у них был. Думаю, русские выучили наш урок – и в этом состояла одна из первоначальных целей ЭПАС.

Хотя у меня становилось все больше обязательств вне космической программы, моя комиссия была очень занята планами полетов шаттлов, добавленных в график для доставки припасов и материалов на комбинацию модулей «Заря – Юнити». Вслед за оригинальной миссией 2A появился полет 2A.1, а за ним и 2A.2, в итоге разделившийся на два визита – 2A.2a и 2A.2b. Это означало дополнительные расходы, но одновременно приносило открытия. Так, миссия 2A.1, реализованная в мае 1999 года на шаттле с номером STS-96, выявила на связке модулей кое-какие ненормальности в среде обитания, которые мы позднее смогли исправить.

Одним из плюсов задержек оказалось то, что Джордж Эбби сумел заставить Управление программы МКС провести интегрированные всесторонние испытания американского Лабораторного модуля, позднее названного «Дестини»[210]. Пристыкованный к макету модуля «Юнити», уже находящегося на орбите, «Дестини» выдал нам целый комплект ошибок в программном обеспечении, которые стоило исправить на Земле. Первоначальные контракты по МКС не предусматривали испытаний такого типа. В них даже не фигурировали принципиальные схемы оборудования, с которыми могли бы работать наземные службы и летные экипажи. Задержки позволили NASA исправить эти и другие проблемы.