Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

Но что же делать тем, кто видел, как на рубежах Советской Литвы и Советской Латвии, по-львиному противостоя железным полчищам, ринувшимся из Восточной Пруссии, дрались и умирали наши пограничники? Что делать тем, кто видел сотни боев, которые на каждом сколько-нибудь подходящем рубеже давали наши армии врагу, отходя к Ленинграду? Что делать тем, кто видел, как сорок дней нещадно били ленинградцы гитлеровцев, застрявших на рубеже Луги — маленького городка Ленинградской области? Как же бы это так случилось при паническом бегстве, что тысячи голов колхозного и совхозного скота были из области отогнаны к Ленинграду? Стада свиней и коров шествовали по улицам города в июле и августе. Как же бы это так случилось при паническом бегстве, что в целости и полной невредимости стоят сегодня на своих старых местах в детскосельских парках бесценные мраморные и бронзовые скульптуры и даже по-прежнему сидит на своей скамье молодой Пушкин в Лицейском садике? Кто же столь бережно и старательно упрятал их в землю перед вражеским вторжением? Паникеры? Драпуны?

Да, было и паническое бегство. Видели мы и такое. Плескались стихийные, беспорядочные ручейки рядом с волнами большого отлива, происходившего в жесточайших и непрерывных кровавых боях. Так что же, вопреки правде считать эти ручейки за океан и это называть правдой?

Почему гитлеровские полчища не вошли в Ленинград? Не захотели? Нет, они очень этого хотели. Но они были измотаны, истрепаны еще на путях к городу. Весь этот путь их били, били и били ленинградцы, обороняясь. Их били кадровые части Красной Армии, их били курсанты военных школ, их били ополченцы — рабочие, служащие и интеллигенты Ленинграда, их били партизаны — колхозники и колхозницы области. Вместе со стариками, делавшими революцию, в одном строю, плечом к плечу сражалась молодежь. Вместе несли они — отцы и дети — свое славное революционное знамя.

В 1956 году я видел Ленинград из окна самолета. На весенней черной земле вокруг города — тысячи бомбовых и артиллерийских воронок. Они были залиты водой, и в них отражалось голубое небо.

Воронки — это, пожалуй, и все, что осталось сейчас от войны в великом городе. Может быть, кое-где сохранились еще обвалившиеся траншеи, артиллерийские позиции, землянки... Пусть бы настойчивей отыскивали сегодня эти следы сражений Отечественной войны нынешние мальчишки и девчонки, как, бывало, их отцы отыскивали следы боев Октября, пусть бы чаще ходили к отцам за рассказами о минувшем, пусть бы уже сейчас, с юных лет своих прилагали молодые руки к древку знамени ленинградских традиций.

Полтора года назад, в Париже, в номер гостиницы ко мне пришел человек в котелке, родившийся в Петербурге и проживший в нем тридцать лет — до семнадцатого года. Он пришел ко мне, узнав, что я ленинградец; ему хотелось расспросить и поговорить о Ленинграде.

Он расспрашивал о доходных домах своей матушки — целы ли они — и называл улицу, название которой давно, видимо, изменилось; установить координаты бывших матушкиных домов, следовательно, не удалось. Он интересовался, стреляют ли по-прежнему уток на болотах за Путиливским заводом и как же добираются сегодня туда на автомобилях, если телеги и те вязли в заставской грязище по ступицу. Я сказал, что сейчас в те места ездят на метро, там отстроен большой район города, утки в нем водятся только на прилавках магазинов.

Он сделал вид, будто не верит мне, и спросил о каких-то братьях-огородниках из Новой деревни. Я сказал, что в Новой деревне несколько десятков новых кварталов жилых домов, что Новая деревня перестала быть деревней и слилась с городом, что редиску теперь выращивают в пригородных совхозах и колхозах.

Все время он добивался, чтобы я рассказал ему о чем-либо ему знакомом, о каких-нибудь его знакомых. Но я мог рассказать ему о токарях Иване Колодкине и Генрихе Борткевиче, о мартеновцах завода имени Ленина, о Николае Николаевиче Ковалеве, который руководит конструированием мощнейших гидротурбин для гигантских электростанций Советского Союза, о сотнях, тысячах иных ленинградцев. Как не знал я знакомых и друзей моего собеседника, так мой собеседник не знал моих друзей и знакомых. Для него возраст города на Неве остановился на двухстах с небольшим годах. Он не мог представить себе Ленинград двухсотпятидесятилетним.

Двести пятьдесят лет для города с многомиллионным населением — это очень молодой возраст. Несмотря на свою неповторимую историю, Ленинград молод во всем, и прежде всего в своей пытливости. Нет такого начинания, за которое не взялся бы одним из первых этот полный сил богатырь. Тракторостроение? — он брался. Легковые автомобили? — тоже приложил когда-то руку. Любые виды электромашин, гидро- и паротурбины? — Ленинград. Корабли, сложнейшие приборы? — он же. Чтобы только перечислить названия тех изделий, за которые первыми брались ленинградцы, думаю, что понадобилось бы выпустить специальный и довольно объемистый справочник.