Эстафета поколений: Статьи, очерки, выступления, письма

Героический рабочий класс — это относится не только к прошлому, не только ко времени залпа «Авроры» или к первым пятилеткам. Это и сегодня героический класс. Это относится и к тем, кто в каспийских штормах пробуравливает морское дно и там, вдали от берегов, добывает нефть, кто прокладывает железные дороги через снежные горные хребты, кто перехватывает сибирские реки плотинами, кто добывает алмазы в вечно мерзлой земле, ведет газ через всю Россию — с юга на север, из степей Ставрополья к берегам Невы, чьи умные руки наконец точно по начертаниям ученых и конструкторов создали чудо новейшей техники — искусственные спутники Земли и ту ракету, которая унесла в космос первую в мироздании искусственную планету.

Не так давно мне пришлось беседовать с группой московских рабочих. Было это после читательской конференции на заводе. Разговор шел о разном. Говорили о литературе, о том, почему мало пишут о рабочих, и тоже в конце концов дошли до вопроса о героическом.

— Видите ли, — сказал один из рабочих, — все дело в том, как рассматривать и как изображать героическое в нашей жизни. Если считать, что героическое — это только жизнь дореволюционных подпольщиков, штурм Зимнего дворца, подвиги Матросова и Космодемьянской, то сегодняшняя наша жизнь по сравнению с тем сплошные будни, или, как их любят называть подчас, трудовые будни. А ведь будни — они и есть будни: каждый день вставай по будильнику, трясись в трамвае или в метро до заводских ворот, выполняй норму, в день получки расписывайся в ведомости, наутро снова вставай по будильнику, трясись в трамвае и т. д. Что в твоей жизни происходит? Происходят собрания, болеют гриппом или ангиной ребятишки. У иных муж с женой подерутся. От жены муж уйдет или от мужа жена. И развлечений-то всех: в кино пойти или в магазин — новый абажур купить из розовой бумаги... Можно так рассматривать жизнь? Можно. И тогда выйдет, что ничем-то она, сердешная, неотличима от жизни, скажем, итальянского труженика. Все ведь вроде так: и дышим одинаково, и кашляем без особых различий. Только... вот только и «разницы всей», что безработного трудненько будет у нас найти: что трущобы, такие, какие есть в Неаполе или на острове Сицилия, у нас давно кончились; что в городах наших растут новые города — такие стройки жилья развернулись; что свободной жизнью живет наш человек: нет над ним ни монахов, ни папы, ни помещиков, ни фабрикантов — никаких хозяев, кроме него самого. Вот тебе и «разницы всей»! И выйдет, что не так, не через утрешний будильник, не через трамвай, не через семейные дрязги надо смотреть на нашу жизнь, а через то, что сегодняшнюю жизнь отличает от вчерашней. Все дело в точке зрения на героическое. Пусть будильник, пусть трамвай,. Но во имя чего это все? Вот мы вставали до войны по будильнику и тряслись к заводу на трамвае... А что получилось? Построили, создали такую могучую индустрию, что, опираясь на нее, победоносно выиграли самую величайшую и тягчайшую войну во всей человеческой истории. Пусть мы и сейчас встаем по будильнику и ездим если не в трамвае, то в метро до заводских ворот. Но во имя чего мы встаем и ездим? Вот главный вопрос! Дело-то не в текучке жизни, хотя и она имеет важное значение, а в тех великих целях, во имя которых мы идем через эту текучку. А если цель героическая — а ведь она у нас такая! — то и все движение к ней героично. Вот как я бы смотрел на героическое. С точки зрения целей, идеалов, к которым мы стремимся. Где есть большие цели, там уже нет будней. Будни там, где жизнь бесцельна, бесперспективна.

Вполне соглашаясь с таким взглядом на нашу жизнь, с таким толкованием героического, я невольно вспомнил другой разговор, давний.

На Ленинградском фронте, где в годы осады был фронтом и сам Ленинград, одним морозным зимним утром в километре от передовой, в заброшенной печи кирпичного завода ремонтировали гаубицу. Накануне вечером вспыхнула жестокая артиллерийская дуэль, и гаубицу повредило осколками. Ремонтировали ее рабочие — орудийные мастера, приехавшие на помощь артиллеристам с какого-то ленинградского завода. Руководил работой старик лет шестидесяти, в ватнике, стеганых брюках, в валенках, обвязанный двумя теплыми шарфами. Кто-то из нас, корреспондентов, спросил его, часто ли он бывает на передовой. Он обломал горстью сосульки с белых усов, сказал: «А я всю жизнь на передовой, ребята». Мы полюбопытствовали, как, да что, да почему. «А так, — сказал он, — началось с того, как мы в девятьсот пятом году к царю-батюшке на Дворцовую площадь ходили да ползли потом с нее по кровавым лужам. С того и началось. А там еще две революции. А там против Родзянки да против Юденича. А там борьба за то, чтобы не зажигалки нашему заводу делать, а паровозы, к примеру, да всякие другие серьезные машины. А там почетное задание партии — строительство отечественных тракторов для деревни освоить. В общем, говорю, все на передовой да на передовой, на передней, словом, линии».